Удар из прошлого - Андрей Троицкий

* * *

Казакевич черным фломастером прочертил маршрут, по которому поедут азербайджанцы. Затем он плотно прикрыл дверь, выдал подробную инструкцию. Действовать быстро и решительно. Без колебаний и раздумий. Большая группа из пяти кавказцев может привлечь внимание милиции. Поэтому Валиев возьмет с собой только двух помощников, втроем они запросто управятся.

Приедут в Черниховку, найдут Тимонина. И пристрелят его. Будет возможность, обезобразят труп до неузнаваемости. Отрубят голову и закопают в надежном месте. Сами знают, как это делается, не Казакевичу их учить.

Помешать боевикам никто не сможет, потому что в деревне нет даже участкового милиционера. Если случится непредвиденное, в Черниховке появится друг Тимонина мент Девяткин, с ним тоже не церемониться. Положить рядом с трупом Тимонина. Девяткин мелкая рыбешка, у него нет влиятельных друзей или высоких покровителей, из-за его гибели никто не станет поднимать шум.

На обратном пути нужно избавиться от машины, не графья, доедут до Москвы и поездом. По возвращении Валиев должен позвонить Казакевичу, сообщить, что дело в шляпе. Завтра ровно в полдень они встретятся в Люберцах, в районе свалки. Там бригадир получит полный расчет, и тут же всей группой азербайджанцы отправится из Москвы в отпуск на родину. С глаз долой.

Валиев погладил лысую голову ладонью. Последние слова Казакевича о полном расчете и отпуске ему очень понравились. Валиев улыбался и думал, что приятно, когда все за тебя решают посторонние люди. Самому не надо ни о чем думать, только выполнять приказы и, смыв с рук чужую кровь, считать заработанные деньги.

Казакевич был на нервном взводе, лукавая кривая улыбка бригадира ему не понравилась. Напоследок Казакевич решил испортить азербайджанцу настроение.

– Слушай, почему ты наголо бреешься? – спросил Казакевич. – Тебя что, тюремный парикмахер стрижет?

– Почему тюремный? – улыбка погасла. – Просто очень жарко.

– Просто очень глупо, – отрезал Казакевич. – Глупо стричься как зэк, когда ты ещё на свободе.

Через минуту он вышел из квартиры, спустился вниз и поймал такси. Появился соблазн вернуться в «Пекин» и, как наметил ещё утром, поужинать в обществе брата жены. Казакевич решил, что сытный ужин куда приятнее долгого ожидания наедине с неизвестностью. Но, главное, сегодня вечером нужно находиться в людном месте. Чтобы в случае чего сотня человек могла подтвердить алиби Казакевича. Он велел водителю ехать на площадь Маяковского.

* * *

Валиев сам не сел за руль видавшего виды «Форда», доверил управление машиной молодому Рафику Хусейнову, у парня задатки большого гонщика. Жаль, этот талант не тому человеку достался. До Сергиева Посада доехали без приключений, проскочили город на полном ходу, а дальше начались проблемы. «Форд» останавливали менты из дорожно-постовой службы. Проверяли документы водителя, и даже паспорта пассажиров. Бумаги чистые, имеются даже отметки о регистрации гостей Москвы по месту временного проживания. Через пять километров машину снова тормознули.

Общался с милиционерами Хусейнов, которому, за неимением лучшего, слепили паспорт на имя какого-то чмошника, гражданина Грузии Тенгиза Гумиашвили. И такая ксива сойдет. А с ментами Хусейнов умет разговаривать. Хорошо подвешен язык, а карие миндалевидные глаза излучают бескорыстное дружелюбие и покорность маленького человека перед лицом сильной власти.

– Я ведь честный грузин, а не какой-нибудь чеченец, – говорил Хусейнов милиционерам. – Привожу из Аджарии мандарины и орехи. Торгую на рынке. Только и всего. Могу показать справку с рынка.

Не все провинциальные милиционеры хорошо понимали национальные различия, и не отличали азербайджанский акцент от грузинского и вообще были не слишком бдительны. Справку с рынка предъявлять не просили, денег не требовали, смотрели паспорт, сличая физиономию водителя с фотографией на документе. Во время переговоров с милицией Валиев ерзал на заднем сидении и поглядывал на часы. Время шло, машина стояла. Хусейнов заговаривал зубы ментам. Наконец, разрешили ехать дольше, предупредив, что съезд с основной трассы запрещен, горят леса. Наконец, нашли нужный поворот на пустую двухрядную дорогу. Дальше нужно жать километров десять, до развилки. Но и здесь ждал сюрприз. Поперек дороги, преграждая путь, стоял милицейский «Москвич». На обочине топтались два мента.

Старший по званию лейтенант Лыков, вышел на середину проезжей части, махнул жезлом.

Хусейнов сбавил ход, остановился. Он выругался в полголоса, вышел из машины. Лыков шагнул навстречу азербайджанцу, козырнул.

– Предъявите документы.

Лыков, прищурившись, внимательно разглядывал лицо молодого человека. Кавказец. Интересно, что он тут забыл? Хусейнов достал документы из брючного кармана, протянул милиционеру паспорт и водительские права. Лыков мельком глянул на правую ладонь Хусейнова. Рука гладкая, а на сгибе указательного пальца небольшая, едва заметная мозоль.

За десять лет службы Лыков в составе сводного отряда милиции был несколько раз командирован в «горячие точки». Из последней командировки он едва не вернулся вперед ногами. Два месяца лечился в военном госпитале после пулевого ранения в бедро. После выписки написал рапорт с просьбой перевести его с оперативной работы на должность инспектора дорожно-постовой службы.

Не то, чтобы здоровье Лыкова угрохал тот снайпер. На переводе в ДПС настояла жена, которая тоже имела право на спокойную жизнь и лишнюю копейку. Теперь уже бывшая жена. Однако из «горячих точек» Лыков вынес кое-какой опыт. Он знал, что боевика от мирного жителя можно отличить, лишь глянув на его ладони. На ладонях всегда темно серый слой пороховой гари. Эту грязь можно смыть с мылом.

Но есть и другая примета, которую не смоешь, не ототрешь. Человек, имеющий дело со стрелковым оружием, практикующийся в стрельбе, как правило, носит на внутренней части указательного пальца небольшую продолговатую мозоль. Спусковой крючок пистолета или автомата натирает кожу.

Сейчас Лыков просто зафиксировал этот факт, но не придал значение такой мелочи. В конце концов, мало ли людей с мозолями на пальцах? Возможно, перед ним какой-нибудь чемпион по стендовой стрельбе.

– Я честный грузин, а не чеченец, – заявил Хусейнов. – Торгую на Велозаводском рынке. Из Аджарии привожу мандарины…

Лыков, страдавший головной болью, поморщился, не дал договорить.

– Слушай, мне до лампочки, чем ты торгуешь на своем рынке, – сказал лейтенант. – Мандаринами, помидорами или лавровым листом. И откуда ты приехал – тоже до лампочки. Когда поворачивал на дорогу, видел запрещающий знак?

Хусейнов виновато потупил глаза, развел руки по сторонам.

– Простите, не обратил внимания.

И Лыков склонен был простить, решив дело миром. В этот день настроение лейтенанта поднялось немного выше нулевой отметки. Семейные неприятности, обиды на убежавшую с поваром жену, не то чтобы забылись, но как-то отошли на задний план. В течение долгих дней он глотал дым лесных пожаров, изнемогая от жары и тупости автомобилистов, поворачивающих сюда, хотя на основной магистрали установлен запрещающий знак и броский желтый щит с письменным предупреждением.