Сарыкамыш. Пуля для императора - Рафаэль Миргалиевич Тимошев

до кабинета, да без спроса начальства? Не дурак же он?

Ополченец с минуту угрюмо молчал и вдруг буркнул:

— Больно просил… Дело, говорил, неотлагательное, с контрразведкой связанное…

Ротмистр и поручик молча посмотрели друг на друга.

— А какое дело — мол, сказать не может, — добавил дневальный. — Поскольку сначала проверить надо, иначе всем госпитальным худо будет… Кто ж опосля таких слов устоит!

— Так и сказал — "госпитальным худо будет"? — быстро переспросил Листок.

— Да не знаю, как сказал! — вспылил вдруг ополченец. — Как самому сказывали, так и передал…

Листок вновь переглянулся с поручиком и, переведя взгляд на дневального, мотнул головой в сторону двери:

— Ладно, иди пока! Вызовем, когда понадобишься… Нет, постой! С кем Асманов водил дружбу вне госпиталя? Знаешь?

Ополченец отчего-то покосился на поручика.

— С земляком своим, Бегловым Иваном, с нашей же дружины. Он ординарцем приставлен к какому-то офицеру. Я о том уже сказывал дежурному офицеру…

Листок покосился на Ивлева. Поручик растерянно кивнул:

— Было, господин ротмистр, — о том меня просил дежурный доктор…

Алексей Николаевич перевел взгляд на дневального.

— А вчера Асманов с ним не встречался?

— Не могу знать, Ваше Высокоблагородие!

Листок, внимательно глядя в глаза ратника, помолчал и вновь мотнул в сторону дверей:

— Хорошо. Иди!

Демьяненко неуклюже повернулся и вышел.

— Что скажешь, поручик Ивлев? — вставая, спросил Листок. — Дело-то круто разворачивается, "государственной важности" стало… Вот только какое дело? А?

— Кто ж его знает! — вздохнул дежурный. — Этот Асманов, говорят, тихий был, незаметный… Да и какое "государево дело" может быть в мертвецкой? Он же из нее не вылезал! Так, для пущей убедительности ляпнул, да и все тут…

— Говоришь, "кто его знает"? — задумчиво произнес Листок. — Вот в этой мертвецкой и знают, коль он из нее не вылезал… Полагаю, он же не один в ней сидел, с кем-то на пару…

— Точно так, — согласился Ивлев. — Двое их… Только… — Тут он поморщился. — Только знаете, не был я там ни разу, не люблю, знаете ли, покойников…

Листок кашлянул в кулак.

— Кому ж они нравятся… Только надо, Владимир Семенович, надо! Где находится, знаете?

— Знать-то знаю… Только зачем идти, можно и вызвать…

— Нет уж, лучше на месте все!

Листок шагнул к дверям.

— Так что проводите, любезный. Пошли!

В коридоре им встретилась сопровождаемая Хохловым сестра милосердия — в сером платье и белом переднике с вышитым на груди красным крестом.

"А вот, похоже, и сама Наталья Ивановна Берт!" — с неприязнью подумал Листок и в ответ на легкий поклон девицы небрежно кивнул; но тут же остановился — из-под белого апостольника на него глянули удивительно ясные, несколько смущенные голубые глаза ангела… И когда неслышно, точно не касаясь пола, девушка проплыла мимо, он изумленно, позабыв о приличии, невольно проводил взглядом стянутую пояском удаляющуюся девичью фигуру.

Отчего-то тоскливо заныло под ложечкой — кто это? Боже! Сама Елена Троянская! Чертов сотник… Ведь и вправду — за один только взгляд продашь душу!

И с какой-то растерянной улыбкой он перевел взгляд на метавшегося меж двумя офицерами Хохлова.

— Разрешите пройти, Вашсокбродь? — с мольбой в голосе проныл тот, испуганно косясь на кулак поручика.

— Иди, братец, иди…

Поручик же, чтобы не потревожить слух женщины, склонился над дневальным и сквозь зубы процедил в ухо "братцу":

— До моего прихода — ни шагу, скотина!

14. 26 ноября 1914 г. Волчанов

Мертвецкая, скрытая частоколом могучих сосен, действительно находилась в двухстах метрах от здания госпиталя. К ней вела протоптанная в снегу тропинка, искрившаяся бледно-розовыми переливами от пробивающегося сквозь лес вечернего солнца.

Солнце светило в глаза, и шедший за поручиком Листок не сразу разглядел за деревьями заваленную снегом бревенчатую избу. Она открылась, когда пересекли границу леса; предстала — даром что мертвецкая! — точно жилище какого-нибудь сказочного чародея — продолговатая, утопающая в сугробах, с одиноким дымком из трубы, едва выступающей из-под толщи снега, придавившего крышу почти к самой земле. И тишина — космическая, морозная, звенящая…

Идиллия была испорчена, когда они подошли ближе — перед крыльцом высилась стопка нагроможденных друг на друга шести грубо сбитых гробов, еще не запорошенных снегом, а значит, выставленных недавно. Поручик брезгливо обошел этот скорбный пьедестал и торопливо поднялся по ступеням на высокое крыльцо. Потопал сапогами, сбивая снег, и, искоса глянув на ротмистра, будто желая угадать, не передумал ли жандарм входить в это печальное заведение, решительно рванул ручку двери.

Листок не передумал; поднялся следом и, помедлив, переступил порог.

Внутри было мрачно и промозгло. Открылся длинный узкий и явно нетопленный коридор во всю длину избы; слева четыре заледенелых оконца, выходящих на лес, справа по коридору — двери: две ближе к выходу, две других — где-то посередине. И тоже тишина; только другая зловещая, скорбная…

— Кто здесь есть? — нервно прокричал в коридор Ивлев, которому, похоже, было не по себе и от этой траурной тишины, и от веющего со стен мертвецкого холода, и от отсутствия какого-либо намека на живую душу.

На крик вторая от входа дверь со скрипом приоткрылась, затем распахнулась, и в коридор, пошатываясь, выплыл огромного роста тридцати летний детина в расстегнутой гимнастерке и без ремня. Почему-то первыми бросились в глаза мясистое, пунцовое лицо, какое бывает у мужиков после лютой бани, и шифровка на мятых погонах: "597 ДГО"…

Он вышел и как-то наивно тупо уставился на неизвестно откуда свалившихся господ офицеров. Ивлев даже задохнулся:

— Как стоишь, образина! Почему не по форме!

Он, было, подскочил, размахнулся, но, вдруг встретившись с уныло-удивленным взглядом ополченца, глядевшего на него, словно на досадливого комара, не ударил, а только пригрозил снизу кулаком:

— Под арест захотел, мерзавец? Не знаешь, как приветствуют старших по чину?

Детина толстыми, негнущимися пальцами застегнул молча пуговицы косоворотки и, сильно качнувшись, передвинулся, словно гора, на шаг ближе к ротмистру; постоял, крутанул головой и вдруг заплетающимся языком промычал:

— Господин ротмистр… Ваше Высоко… благородие, санитар, рядовой ополчения… Хмель…нов…

— Оно и видно, что Хмельнов! — взвизгнул дежурный поручик. — Сволочь! Ты же, как свинья, пьян! Сейчас же рапортом доложу!

Ситуация показалась Листку реально комичной — они оба напоминали "Слона" и "Моську".

— Погодите, поручик! — остановил он разгорячившегося от бессилия офицера и, давя улыбку, взглянул на санитара. — С чего же ты, шельма, напился вдруг? Война идет, твои братья-солдаты кровь проливают на поле брани, а ты здесь, в тылу, напиваешься в стельку…

Детина виновато шлепнул веками:

— Простите, Вашсокбродь… Есть маленько… Горе у меня — старшего товарища поминаю, невинно убиенного…

Он неопределенно махнул ручищей в сторону дальнего угла коридора.

— Там нынче лежит,