Пуговицы - Ирэн Роздобудько

— Решено! — Вика поднялась с травы и потянула подругу за руку. — Пошли в палатку! Дреды — это круто! Завтра на пленэре будешь неотразима. Айда!

Лиса не сопротивлялась. Это было странно, непривычно и действовало на однокашников возбуждающе. Дружной толпой они направились в сторону Викиной палатки. Виновницу священнодействия усадили в центре на табурет, сами расселись по углам, потягивая пиво из банок. Вика принялась за работу. Вначале железной расческой начесала штук семьдесят прядей до образования плотных волосяных тромбов. Процесс был достаточно болезненным и долгим, но Лиса сидела тихо и послушно, только голова ее дергалась, как у механической игрушки. Затем Вика достала из рюкзака вязальный крючок (она всегда возила с собой нитки, из которых плела на продажу ажурные шапочки) и так же скрупулезно заправила оставшиеся волосинки внутрь тугих дредов. В это время Влад разогревал на спиртовке восковую свечу. Как только волосы были заправлены, Вика ловкими быстрыми движениями втерла варево в каждый дред. Лиса сидела с закрытыми глазами и, казалось, спала… Затем Вика зажигалкой аккуратно опалила выбившиеся волосинки и еще раз обработала дреды крючком, увязывая их по две штуки до получения желаемой толщины.

Когда работа была закончена, за окошками палатки уже серел рассвет, а утомленные зрители лежали вповалку на походных койках и отчаянно храпели.

2

В девять ура палаточный городок пробуждался к жизни. К импровизированной столовой сползались живописцы, становясь в очередь к торговой палатке с пивом. Через час, после завтрака, ожидался поход в горы на «пленэр», где они должны были рисовать. По окончании биеннале планировалась грандиозная акция по продаже этих пейзажей с аукциона. Художники выглядели непроспавшимися. Казалось, они спали не раздеваясь. Больше других в глаза бросалась приехавшая вчера девушка по имени Лиса. Ее было не узнать! Негритянские косички-дреды беспорядочно торчали по обеим сторонам бледного заостренного лица. Увидев ее, все зааплодировали. Кто-то протянул банку с пивом, кто-то стащил с ее плеча тяжелый этюдник.

После яичницы и крепкого кофе все участники акции нестройными рядами затопали в горы. А найдя удобный ракурс, так же нестройно начали располагаться для работы.

— Слушай, — шепнул Вадим Вике, устанавливая свой этюдник. — А ты не заметила — Лиса еще не произнесла ни одного слова… Или это мне показалось?

— Не помню, — отмахнулась Вика. — Она всегда мало общалась. Ей с нами, пролами, разговаривать не о чем!

Оба покосились в сторону Лисы, которая метрах в десяти от товарищей ставила этюдник.

— Да… — задумчиво произнес Вадим. — Дома ее в таком виде не узнают. Что за страшилище ты из нее сделала?

— А по-моему, очень даже хорошо! И голову мыть не надо! Между прочим, такой причесон в парикмахерской стоит гривень триста, а то и больше. А тут ей на шару достался…

— А по-моему, с ней что-то не то.

— Давай, работай, психолог! — хмыкнула Вика. — И другим не мешай. Через пару часиков инострашек привезут на экскурсию — нужно успеть что-то намалевать, вдруг купят?!

…Осеннее утро в горах — тугое разноцветное желе, прохладное и прозрачное, осязаемая масса, которую, казалось, можно держать в руках — настолько плотным и вкусным был воздух, настолько красочным и пестрым пейзаж, словно сотканный из объемных шерстяных ниток. А если отойти шагов на десять от того места, где Лиса механическими движениями расставила этюдник, и оттолкнуться от края площадки — можно взлететь. И лететь долго — минуты три — к кобальтовой ленте реки, исколотой мелкими золотыми точками. Даже глазам больно было смотреть на эти ослепительные вспышки. Река внизу тоже казалась вышитой между таких же вышитых выпуклым узором участками леса, в который время от времени вклинивались огромные каменные валуны. Лиса оставила кисть и решила, что это лучше всего «вылепливать» мастихином. Раньше она никогда не решилась бы на такое. Но сейчас, безжалостно расходуя краску, она лепила на холсте нечто несусветное. К обеду стало ясно, что это будет ее единственная картина, нарисованная здесь, — или придется ехать за новыми тюбиками в город. Услышав гонг, собирающий художников на обед, Лиса вытерла руки о джинсы, и Вика, глянув на Вадима, выразительно покрутила пальцем у виска.

По холмам уже бродили группы туристов и вчерашних гостей вернисажа. Они подходили к художникам, маячили у них за спинами, критически наблюдая за работой и сравнивая нарисованные пейзажи с оригиналом. У многих журналисты брали интервью, фотографировали, снимали на видео…

— Замечательно! — услышала Лиса за своим плечом мужской голос. Впрочем, слово прозвучало несколько иначе, с акцентом — «замье-чья-тельно». — Вы намерены («намье-рье-ны») ЭТО продать?

— Эй, Лиса! К тебе обращаются! — издали крикнула Вика, видя, что подруга никак не реагирует на приближение импозантного господина.

Девушка медленно повернулась. С лица иностранца сошла широкая фирменная улыбка.

— Простите, что помешал, — сказал он и сделал два шага назад. Несколько секунд постоял у нее за спиной. Потом решительно достал из портмоне белую пластиковую визитку. — Простите еще раз. Я бы с удовольствием посмотрел и другие ваши работы. Я хочу их купить. Вот моя визитная карточка. Пожалуйста, возьмите. Я буду в вашей стране еще год-полтора и смогу в любое время приехать к вам в мастерскую. Здесь — все мои координаты…

Лиса машинально сунула визитку в карман.

Лика

1

За несколько дней до окончания биеннале, ночью, я тихо вылезла из палатки. Спала я все время не раздеваясь, брать с собой мне было нечего, я помнила, что в заднем кармане уже сильно замызганных джинсов лежали остатки денег — я не знала сколько, мне это было неинтересно. Я огляделась — ночь была темной, палатки и импровизированные выставочные залы вырисовывались в темноте, как беспорядочно поставленные загоны для скота, — ни окон, ни огонька, как в городе мертвых. Мне нужно было поскорее бежать. Бежать от сопящих палаток, от запаха краски и алкоголя, от мерзких испарений из мусорных баков, расставленных по периметру лагеря. На мне была чья-то фуфайка, которую я обменяла на свою куртку. В ней мне было не так прохладно. Увязая ногами в траве, я побрела в гору, изредка оглядываясь на лагерь. Уходя все дальше, я чувствовала, что попала туда, куда надо, — втягивала воздух и различала запахи, как зверь, на наиболее крутых подъемах касалась ладонями земли и рыла ее, ощущая, что она — подвижная и живая, что в ней есть жизнь. Я могла видеть в темноте, казалось, что мои глаза светились животной желтизной. Я шла долго, без устали, до тех пор пока первые лучи осеннего солнца не пронзили кроны и не повисли среди деревьев неподвижным золотым дождем. Мне нужно было только пить — я нагнулась над ручьем у глубокой впадины, которая образовывала его основание, и увидела на дне всякую живность — улиток, пиявок, личинок стрекоз, целый подводный город. Не нарушая его спокойствия, я сделала несколько глотков. А потом просто легла под дерево и нагребла на себя опавшие листья, которых здесь было уже много.