Жила-была девочка - Виктория Трелина

Я смотрю на себя в зеркало. Красивая ли я? Как-то никогда об этом не задумывалась. Тёмные густые волосы до плеч, серые глаза, уже почти выросли зубы, которые называются клыки. Почему они так медленно расту? Уже год хожу без зубов. Как сильно у меня выделяются косточки ниже шеи, я раньше их не замечала. По-моему, это очень красиво, как-то элегантно. Никогда не пользовалась словом «элегантно». Но, по-моему, именно оно здесь подходит. Я стройная и высокая. На ногах небольшие, но тёмные волосы. Это уже не очень. Тоже раньше не обращала внимания. Когда они успели вырасти? Мне всегда хотелось выглядеть младше своих лет. Я завязывала два хвостика махровыми резинками ядовито-зелёного цвета. Их привезла мама ещё зимой, и они у меня до сих пор не растянулись, потому что я надеваю их на обычные аптечные. Я ходила в дурацкой детской юбке в цветочек и в старой футболке с надписью «спорт». Я улыбалась, выставляя напоказ отсутствие зубов, которое казалось мне милым. Какая же я дурочка. Вот Королёва, когда у неё не было клыков, вообще перестала улыбаться «с зубами». Зубы выросли, а у неё так и осталась привычка высокомерно ухмыляться уголками рта.

А я такая малышка-переросток. Только сейчас я это заметила. Не удивительно, что Лёшка влюбился в Маринку, а не в меня. Ну, ничего, сейчас я всё исправлю. Я снимаю, уже довольно замусоленные, резинки с хвостов и распускаю волосы по плечам. Закалываю чёлку заколкой-листиком. Такой он меня ещё не видел.

Сижу на скамейке, рассматривая свои ноги, загоревшие до колен. Волосы с непривычки лезут в лицо. Во дворе у бабы Зины хлопает дверь. Маринкина светлая макушка, мелькнула за забором. Она направляется ко мне, всё с тем же надменно-уставшим выражением лица, появившимся после города.

– Привет, – осматривает меня подруга с ног до головы, – ты знаешь, что у тебя колхозный загар?

Вот тебе раз, приехали. Побыла Марина один раз в городе, называется. Мне хочется напомнить Королёвой, что я, вообще-то, девочка городская. И почти три года училась в городской школе. А она даже в детский сад никогда не ходила. Всю жизнь с бабкой Зиной в деревне просидела. Но я молчу, потому что если сейчас поссорюсь с подругой, могу не увидеть сегодня Лёшку. Да и ничего хорошего я от неё не ждала услышать. Королёва думает только о себе, и ни о какой другой красоте знать не хочет.

– Убирала сейчас в хате, еле полы отмыла, – вздохнув сказала Маринка, и стала похожа на тётю Свету, – эти украинцы босиком и по улице, и по хате… Грязи нанесли. Так хочется в город. Я скучаю по Алёшке.

Маринка быстро переключилась и принялась сочинять новые приключения о своей выдуманной любви. Я слушала вполуха, думая, как бы побыстрее уговорить подругу пойти к ней домой. Видимо Лёшка выходить не собирался. Боже мой, зачем всё так быстро закончилось? Ещё два дня назад всё было совсем по-другому. Так по-детски просто. А сейчас я вдруг резко выросла. Если бы всё повторить, я бы вела себя совсем иначе. А ведь он любил меня. Любил. Тогда я не думала, а теперь понимаю. Ведь он просил написать ему письмо. Я буду писать, обязательно. Надо взять у него адрес. Вот она настоящая первая любовь. Никакой Вовка Лифанов не сравнится с тем, что творится у меня в душе сейчас. Мне хочется видеть Лёшку, мне хочется думать и говорить только о нём. Мне хочется поцеловать его. Ведь влюблённые целуются. А поцеловать Вовку мне не хотелось. Мне даже противно думать об этом. С Лифановым я хотела просто дружить. А Лёшка… У него такие крепкие руки. На них мышцы и венки выделяются, как у взрослых мужчин. А ведь мы с ним держались за руки, когда катались по скользкой дождевой грязи. Его прикосновение до сих пор на моей ладошке…

– Пойдём ко мне, – неожиданно предлагает Маринка, – полы теперь высохли, чисто, свободно. Харьковчане, утром, уехали…

Я чувствую, как в бок, прямо в самое сердце вонзается нож. Вот почему символ любви – сердечко со стрелой. Ну и зачем мне теперь жить дальше?

Я сижу у Королёвой в хате, мы играем в морской бой. Я бью Маринкины корабли, не задумываясь, наугад. Мне не хочется думать и говорить ни о чём, кроме Лёшки. Но Королёвой я не скажу, ни слова. Она поднимет меня на смех.

Я проигрываю, понимая, что Маринка, схитрила, и свой последний однопалубный корабль подрисовала в самом конце игры. Но мне всё равно, я переворачиваю свой листок, сзади на нём Лёшкиной рукой нарисована широкоплечая и длиннорукая, но очень милая девочка в окружении объёмных звёзд. На ней юбка в цветочек и спортивная футболка, а на голове два хвостика…

У дедушки в ящике стола рядом с лампочками, запакованными в коробочки из жёлтого картона, лежат четыре общих тетради. Я разрабатываю план, как бы попросить одну, потому что дедушка в свой стол мне залезать не разрешает. Там у него документы, старые фотографии и подшивка журналов «Роман-газета». Дедушка замыкает свой стол на ключ, который висит в его комнате на гвоздике. Я прекрасно знаю этот ключ, с железным потёртым брелочком. Тем более, что свою половину стола, там, где лежат мои не школьные тетради: гадалки и песенники, я замыкаю этим же ключом. Я уверена, что дедушке никогда не заглядывает в мою половину, а он, видимо, уверен, что я не лажу в его тумбу. Поэтому, попросить у него толстую зелёную тетрадь, которая хорошо подошла бы мне для анкеты – это значит признать, что я в его стол иногда заглядываю. Но анкету мне очень нужно завести именно сегодня. Вчера Королёва приносила в школу свою анкету, и её заполняли все в классе: и мальчишки тоже. Кстати, делали они это с удовольствием. Чернов даже расстроился, когда вопросы закончились. И попросил заполнить что-нибудь ещё. Я пообещала принести завтра ему свою тетрадку. Которой, на самом деле, у меня не было. Вернее, была, конечно, но она совсем детская и вопросы там такие смешные: «любимый цвет, любимый цветок», и даже – «любимый мультик». Позор просто. Вот у Королёвой вопросы совсем другие: «кто нравится из класса? Умеешь ли ты целоваться?» Не знаю, рискну ли я написать такие откровенные вещи, но спросить: «как ты относишься к хозяйке анкеты?» и «с кем хотел (а) бы встречаться?» задам обязательно. Интересно, что написал Чернов у Королёвой? Сегодня с четвёртого урока её забрали на олимпиаду по биологии, и Маринка уехала в Прохоровку вместе с заветной тетрадкой. Я очень хочу себе на память почерк Серёжки Чернова. Этот листок, заполненный его рукой, будет просто счастьем для меня. Я люблю, когда что-то напоминает мне о Серёжке, потому что всё время о нём думаю. Я собираю его записки с дразнилками, колпачки от его ручек, и складываю дома в свою половину стола под ключ. Мне приятно доставать это всё по вечерам, зная, что эти вещички держал в руках самый лучший мальчик планеты. Я не понимаю, как можно любить кого-то кроме Чернова. Сейчас я со смехом вспоминаю свои чувства к малому Лифанову. Вовка ещё совсем ребёнок. Как я раньше не замечала этого? Наверное, это и не было любовью. Или это была детская любовь, которую мне помог забыть этим летом Лёшка – брат Королёвой. В общем, не знаю, что за чувства я испытывала к мальчишкам раньше, но сейчас – к Чернову, это что-то совсем другое. Я не хочу дружить с ним, обмениваясь вкладышами и не горю желанием побегать вместе босиком по дождю. Мне хотелось бы посидеть с ним на скамейке. Вечером. Молча. Касаясь друг друга плечами. Я представляю, как он поднимает с травы велосипед, и смотрит мне в глаза. Долго и грустно. А потом уезжает в темноту, а я захожу домой и ставлю в банку букет ромашек, привезённый им. Так было у Маринкиной Аньки с её Сашкой, которого она сейчас ждёт из армии. Я бы тоже ждала Чернова из армии, и обязательно бы дождалась, не то, что неверные девчонки из песен. Я плакала настоящими слезами, переписывая в песенник «Солдатскую любовь»: