Милый дом - Тилли Коул

что я плохо себя вела. Но вскоре выяснилось, что он умер не от болезни и не потому, что меня наказывал Господь… Папа в тот день, как обычно, проснулся, проводил меня, свою маленькую девочку, в школу, потом залез в ванну и перерезал себе вены.

Роум тихо выдохнул позади меня, и от его теплого дыхания волоски на моей шее встали дыбом.

– Дерьмо, детка. Я не думал… Мне очень жаль.

Сила его сострадания позволила мне впервые в жизни поговорить с кем-то о мрачности того времени.

– Я не знала, как справиться с тем, что сделал отец. Я понимаю, что он не мог жить без моей матери, но ведь у него была я. Он был нужен мне. Почему у него не получилось найти в себе силы ради меня? Или ради бабушки? В своем предсмертном письме он написал, что однажды я его пойму, но я по-прежнему не могу представить, как отец может оставить свою дочь совсем одну на белом свете.

Я чувствовала, как во мне нарастает раздражение, горечь сочится от каждого воспоминания.

Роум оставался моей надежной, молчаливой опорой.

– Спасительной благодатью всей этой хреновой ситуации, полагаю, стало то, что я всегда была умной. В семь лет мой преподаватель предложила мне пройти тест в «Менса»[3]. Сдав его, выяснилось, что у меня аномально высокий IQ, поэтому со всем я справлялась единственным доступным мне способом отвлечения – училась и набиралась знаний. Я стала одержимой религией и философией, пытаясь выискать причину смерти моего отца и понять, почему плохие вещи случаются с хорошими людьми. Но ответа на то, что искала, я так и не получила. Потом, когда я уже начинала привыкать к своей жизни, у бабушки обнаружили рак, и в течение трех длинных месяцев я ухаживала за ней. Она слабела день ото дня, и в итоге угасла у меня на руках. Только она и я были в нашем маленьком доме. Так у меня никого не осталось.

Я глубоко вздохнула и стала смотреть, как птицы возвращаются в свои гнезда возле ручья, чтобы устроиться на ночь.

– Что потом? – подстегнул Ромео.

– После ее смерти меня определили в семью. К счастью, опекуны проживали недалеко от моего дома. Они не были особо ласковы и явно взяли меня из корыстных побуждений, но полагаю, хватало и того, что у них было безопасно. Мне было трудно справляться с тяготами жизни, поэтому я дистанцировалась от всех, не желая больше страдать. Мне было одиноко, но я… продолжала двигаться дальше. Опять же меня поддерживала учеба. Я поняла, что это мой билет, чтобы уехать из приемного дома и всех воспоминаний, которые преследовали меня в родном городе. Мне просто хотелось сбежать.

Ромео нежно поцеловал меня в оголенное плечо.

– В семнадцать я досрочно сдала экзамены и поступила в университет. Мне предложили продвинутый курс в Оксфорде. Получив диплом, я приехала сюда. Докторскую степень отправлюсь получать еще куда-нибудь.

– Значит, ты всегда сбегаешь? – резко выдохнул Роум.

Я напряглась и попыталась отодвинуться, чтобы не слышать, как назвали мою жизненную стратегию. Ромео лишь крепче обнял меня.

– Не сопротивляйся. Ответь на вопрос.

– Ты даже не представляешь, какой была моя жизнь! Не тебе судить!

Его голос упал до повелительно низкой октавы.

– Я тебя не осуждаю. Но ведь ты бежишь от своих проблем, так ведь?

– И что с того? У меня нет дома, нет семьи. Почему бы и нет?

– Возможно, так оно и было, но теперь у тебя есть люди, которые заботятся о тебе, по-настоящему заботятся. Я не позволю тебе убегать от меня.

Слезы застилали мои глаза. Слова Ромео настолько утешали, что мне хотелось ему поверить.

– Я не позволю тебе покинуть меня, – сурово повторил он.

Что-то внутри меня надломилось, и я заплакала, зарыдала впервые за много лет, закрыв лицо руками. Ромео гладил меня по волосам, отказываясь выпускать из своих объятий, потому что именно этим он и был – моей безопасностью… моим миром.

Когда все мои слезы были пролиты, он спросил:

– Почему ты бежала из Оксфорда?

Я пораженно вздохнула, решив быть честной.

– Оливер хотел большего. Он остался получать степень доктора философии и хотел продолжить наши отношения. Я – нет… он ничего не знал обо мне. Я никогда ему не рассказывала.

После того как мы переспали, я поняла, что больше не могу. Я думала, что близость с ним поможет нам сродниться, что это разрушит мои стены. Но я ощущала лишь удушающее разочарование. Мне казалось, что я не способна подпустить к себе другого человека. В результате я психанула. И сбежала. Вот так просто. Он проснулся, а меня уже не было. С тех пор связь я с ним не поддерживала.

Темнело. Стрекотание сверчков становилось все громче и громче. На кристально чистом небе начинали мерцать звезды.

– Так было до тебя. Я сблизилась с тобой. Впустила. Может быть, я не так морально надломлена, как думала?

Я услышала, как он громко сглотнул.

– Ты не единственная, кому хочется сбежать в тяжелые времена, детка, но с этого момента я не позволю тебе совершить очередной побег, если только меня не будет рядом.

Я повернулась к нему, и он нежно коснулся моих губ. Когда мы оторвались друг от друга, я обхватила ладонями его щеки и попросила:

– Расскажи мне о себе.

Взгляд Ромео стал холодным, он пожал плечами и отвел глаза. Его застывшее тело кричало о молчаливом отказе.

Внезапно подул прохладный вечерний ветерок, и по моим оголенным рукам и ногам побежали мурашки.

– Нам пора, – заметил Ромео.

Я крепче прижала его к себе.

– Я пока не хочу уезжать. Я хочу узнать что-нибудь о тебе.

От растерянности Ромео наклонил голову.

– Я тоже не хочу расставаться. Но уже поздно, да и тебе холодно. Давай, детка. Надо закругляться.

Роум помог мне подняться и повел за руку обратно к пикапу, никак не комментируя свое прошлое.

Как только мы выехали на автомагистраль, я заметила, что Ромео глубоко задумался. Я потянулась и взяла его свободную руку.

– Ты в порядке? Кажется, что мыслями ты далеко отсюда.

Он нервно сглотнул. Я никогда раньше не видела, чтобы он был настолько не в своей тарелке.

– Ага.

Меня это не убедило.

– Ты уверен? Выглядишь не очень.

Ромео сжал мои пальцы и с неуверенностью на меня взглянул.

– Роум, что происходит? – не отставала я.

Кашлянув, он признался:

– До сегодняшнего вечера я никогда не знал, каково это – быть желанным… таким, какой я есть.

Его слова ударили по моему