Банда 1 - Виктор Пронин

Старушки на скамейке шептались зловещими голосами, обсуждая утреннее происшествие, коснувшееся их дома, их соседа, на прохожих поглядывали с подозрением, дружно замолкали при появлении нового человека, отовсюду ожидая опасности. Даже на детей не покрикивали, а лишь шикали, чтоб те не кричали слишком громко, не нарушали их горестную сосредоточенность.

Пафнутьев, поколебавшись, решил вначале заглянуть в беседку.

– Привет, труженики! – сказал он, входя. – Как жизнь молодая?

На него уставились молча, неодобрительно. Здесь не принято было приветствовать, восклицать, вот так круто входить в разговор. Пафнутьев знал об этом, но на нарушение обычая пошел сознательно.

– Водка есть?

И опять никто не ответил, но на него посмотрели уже с интересом, как на человека в чем-то забавного.

Гость явно пренебрегал принятыми нормами общения, не те слова говорил, да и в тоне звучала снисходительность. А должен был проявить зависимость, готовность все стерпеть, чтобы получить, в конце концов, бутылку. И само слово «водка» вслух не произносится, да еще с такой легкостью. О ней спрашивают как о заветном, о чем и сказать грешно. Сначала одними бровями ты должен вскинуть – «Есть»? Или же произнести нечто незначащее, вроде ни о чем, например: «Ну как?» Да и вопрос задается опять же со смущением и беспомощностью, готовой тут же превратиться в безутешность. А вот так сразу, со ступеньки требовать: «Водка есть»… Грубо это, безнравственно. Оскорбительно. Мужики от этого вопроса поежились, переглянулись, потупились.

Сознавая все сделанные им оплошности, Пафнутьев вошел в беседку, сел на узкую скамейку, весело глянул на обитателей.

– Ладно, – сказал он, – не будем темнить… Соседа вашего сегодня хлопнули, а мне вроде того, что поручили этим заняться… Тыкаюсь-мыкаюсь, а узнать нигде ничего не могу… Вроде, водителем работал, вроде, в этом доме жил, вроде, жена у него… Дочка где-то… Может, вы чего скажете?

– А чего услышать хочешь? – с какой-то испитой нервностью спросил небритый тощий парень.

– И сам не знаю, – вел свою дурацкую линию Пафнутьев. – К чему подступиться, с какого конца – понятия не имею. Вот и подумал – может, вы чего знаете про этого самого Пахомова? Вы же в этом дворе все знаете… А убили мужика так, что в нашей конторе за головы схватились. Не было такого никогда! Средь бела дня, из двух стволов, на виду всего города… Ошалеть можно.

– Да, гробанули Кольку – будь здоров! – согласился пожилой степенный мужик в спецовочно-синем халате – не то грузчик из соседнего магазина, не то слесарь из ближайшего подвала.

– Главное – узнать, за что! – подхватил Пафнутьев.

– А! – спецовочный махнул рукой. – Какая тайна, никакой тайны тут нет… Вон подойди к подъезду – любая бабка все секреты откроет.

– Ну, бабки, – ладно, скажи сначала ты, уж коли давно все известно, – в голосе Пафнутьева прозвучало и почтение к знаниям мужика, и пренебрежение к бабкам, и собственная благодарная заинтересованность.

– Персональным был Колька. Большого начальника возил. Тут надо копать. Говорили ему – брось это дело, запутаешься… Не послушал. И вот, нате вам!

– А здесь, во дворе, он ни с кем не ссорился, морду никому не бил, баб чужих не трогал?

– Не то что не бил, знаться не хотел! – выкрикнул нервный парень с какой-то исступленной обидой. – Ты вот сидишь в беседке? Отвечай, сидишь?

– Ну, сижу, – кивнул Пафнутьев. – И что?

– А он ни разу! Чего ему здесь делать? Бутылку всегда на складе возьмет, начальство в багажнике забудет пару поллитровок, баба в сумочке принесет… На кой мы ему? Какая ему от нас корысть?

– Тут еще, наверно, и в бабе евойной дело, – проговорил спецовочный. – В Лариске.

– А что баба? – живо повернулся к нему Пафнутьев.

– Та еще баба! – нервный сплюнул сквозь провал в зубах и отвернулся, словно бы не в силах больше продолжать этот разговор.

– Не понял! – требовательно произнес Пафнутьев. – Что она у него – дура?

– Игривая больно, – негромко пояснил мужик в синем халате. – Понял? Играться, значит, любит. Дошло?

– С детишками, что ли обожает возиться?

– Ха, с детишками! – воскликнул нервный. – Это уж точно! Только тем детишкам уж паспорта давно повыдавали. А некоторым и о пенсии пора подумать, о заслуженном отдыхе… Такие у нее детишки.

– Круто, – покачал головой Пафнутьев. – Это что же, она с соседями такие кренделя выделывает? Оно вроде бы и ни к чему при таком надзоре, – он кивнул в сторону плотных рядов старушек.

– Какие соседи! – возбуждаясь, закричал парень. – Какие, к чертовой матери, соседи! – он махнул ладошкой, из которой выпирали тонкие, почит куриные косточки. – Иногда такая машина подкатит к подъезду… Закачаешься! Понял?! Закачаешься.

– «Мерседес», – негромко сказал в наступившей тишине третий мужичок, до того молча сидевший в дальнем углу беседки и вроде не проявлявший интереса к разговору. Был он плотный, со здоровым цветом лица, и клетчатой рубашке с подкатанными рукавами. На следователя взглядывал изредка, но остро, как бы не во всем доверяя ему. Похоже, механик, – для себя определил Пафнутьев.

– Ты Михалыча слушай! – опять взвился небритый парень. – Он в машинах… Бог, царь и герой. Не нам с тобой чета. Верно, Михалыч?

– Что-то я не видел в городе «мерседеса», – растерянно тянул свое Пафнутьев. – Надо же, как бывает…

– Зеленый «мерседес» с перламутром, – негромко проговорил механик. – Цвет… Вот, – он вынул из-под скамейки и поставил на стол пивную бутылку. – Цвет бутылочного стекла – так и называется. И перламутр. Мелкая искра. Модель не новая, ей уж лет десять. Оттуда пригнана, из-за бугра. Из Германии.

– Почему именно из Германии? Может, из Голландии? Оттуда тоже, я слышал, гонят.

– Буква «Д» на багажнике, – терпеливо пояснил механик. – Дойче, надо понимать. Они эти буквы навечно ставят, ни снег, ни зной на них не действует. Буква уж чуть тронутая, старая буква, и машина старая. По их понятиям. А для нас – чудо света. Вид неплохой, но в руках побывала.

– Может, кто из заезжих посетил соседку? – раздумчиво проговорил Пафнутьев.

– Наш номер, – отрезал механик. – Частный.

– И что же она, постоянно на этом «мерседесе»?

– Какой постоянно! – опять взвился нервный. – Пару раз приезжала. Но это такая машина, что не забудешь… А чаще «жигули». Иногда «Волга». Черная. Понял? Черная, последней модели. Казенная.

– А за рулем «Мерседеса» кто был?

– А черт его знает! Мордатый хмырюга, упакованный.

– Это как?

– Не знаешь, что ли? – рассмеялся парень, довольный своей осведомленностью. – Глянешь и сразу понимаешь – все у него есть. И видик дома стоит, порнухой набитый до отказа, и со шмотками порядок, и баба всегда под рукой… Одно слово – упакованный. И это… чисто хряк.