Крымское ханство XIII–XV вв. - Василий Смирнов

Итак Кутлук-Тимур, кто бы он ни был по происхождению, ставши наместником в Крыме, превзошел своих предшественников в уступчивости в пользу венецианцев до того, что отдал им гавань Солдайскую и Caliera, или нынешний Огуз. Подобная предупредительность татарского правителя относительно неверных франков просто необычайна, после того крутого режима, каким незадолго перед этим ознаменовал себя Толук-Тимур. Она только и может быть истолкована, как признак наступления таких смут в Золотой Орде, которые сопровождались ослаблением центральной ханской власти и начали питать автономно-сепаративные вожделения в беках, чувствовавших за собою известную силу. Уступки Крымского наместника венецианцам могли быть им сделаны именно в каком-нибудь расчете на их помощь в случае его столкновения с центральным правительством, от которого он, может быть, уже и помышлял в благоприятный момент совсем отделаться на правах самостоятельного владетеля. А близость этого момента не могла не чувствоваться всеми, кто вникал в ход тогдашних событий.

В самом деле: братоубийца Джаны-бек, прославленный однако же арабскими историками за свое благочестие и добродетельность, сам был умерщвлен во время похода своим собственным сыном Бирды-беком в сообществе с военачальником Тоглубаем[403]. Но и Бирды-бек вскоре погиб от руки сына же своего Кулны. Мусульманские историки отмечают смерть Бирды-бека как настоящий финал Золотоордынской монархии. Мюнедджим-баши, например, говорит по этому поводу: «Он (Бирды-бек) погиб, и эта династия (династия Джучидов отрасли Золотой Орды) прекратилась», и затем переходит к изложению судьбы Джучидов другой линии[404]. Аб-уль-Гази приводит даже историческую пословицу, сложившуюся в народе для характеристики этой эпохи: «С Бирды-беком отрезана шея верблюда»[405]. И точно, за Бирды-беком следовал целый ряд царствований, которых доселе не удалось истории привести в полную известность, ибо они перемежались узурпациями более или меньше видных авантюристов. И для Крыма настала пора такого же смутного положения дел, при котором невозможно становится уследить даже за простым чередованием лиц, стоявших во главе татарского управления этим краем до окончательного утверждения династии Гераев, возникновение которой также недостаточно ясно в общем тумане событий, волновавших Крым в ту эпоху. Арабские писатели тоже с этого времени потеряли нить последовательного хода исторических фактов в истории Золотой Орды и Крыма и сообщают лишь отрывочные сведения о более или менее крупных происшествиях, слухи о которых доносились до их отдаленных пределов.

Один из этих писателей, славный своим философско-критическим взглядом на историю, Ибн-Хальдун, так определяет тогдашнее состояние монголо-татарской империи. «По смерти Бирды-бека, – говорит он, – ему наследовал сын его Токтамыш, малолетний ребенок. Сестра его, Ханым, дочь Бирды-бека, была замужем за одним из старших монгольских эмиров, по имени Мамай, который в его царствование управлял всеми делами. К владениям его принадлежал и город Крым. В то время его там не было. Было также еще несколько эмиров монгольских, поделившихся управлениями в округах Сарая; они были не согласны между собою и правили своими владениями порознь… Все они назывались ушлыми эмирами[406]. Когда Бирды-бек умер, пресеклась династия, и стали самостоятельно править эти эмиры в провинциях, то выступил Мамай в Крым, объявил ханом отрока из детей Узбека по имени Абду-л-Лу и двинулся с ним в Сарай»[407]. Далее у Ибн-Хальдуна вкратце описывается междоусобие, в котором принимали участие разные царевичи Чингизидские, пытавшиеся восстановить распадавшуюся империю как лично на свой страх, так и поддерживаемые разными покровителями из царствовавших лиц и пособниками из сильных эмиров. В числе последних самым выдающимся деятелем был, без сомнения, Мамай, который утвердился и стал править главным образом в Крыме. Долго не получалось сведений о Мамае, заключает Ибн-Хальдун свое повествование о судьбе этого татарского богатыря, воспетого в татарских песнях, а потом подтвердилось известие о гибели его[408]. Ибн-Хальдун относит утверждение Мамая в Крыме к 776 = 1374–1375 году. Но апогеем его могущества надобно считать то время, когда, по свидетельству Эльмухыбби, канцелярия султаната египетского открыла с ним переписку, т. е. 773 = 1371 год. «Говорят, – читаем у Эльмухыбби, – что он (Мамай) правил землями Узбековыми и что при хане Мухаммеде он занимал положение подобное тому, какое занимал при высочайшем дворе (египетском) его покойное степенство, Сейфи Телбога Эль-Омари»[409]. Мухаммед тут, конечно, тот самый Мухаммед-Буляк, креатура Мамая, который был им посажен, по русским летописям, в 1370 году и в течение целых пятнадцати лет числился ханом, судя по датам на монетах его имени[410]. Элькалькашанди, оспаривая сановность Мамая и ставя его ниже Эль-Омари, подтверждает однако же тот факт, что в течение 776 = 1374–1375 года Мамай был правителем в Крыме[411]. А что Мамай все-таки не был ханом, это явствует из того, что во всех татарских сказаниях он является с эпитетом «мурза», а не «хан».

До появления же Мамая Крым оставался совершенно без призора, потому что генуэзцы в 1365 году беспрепятственно овладевают Судаком со множеством деревень в его окрестностях, лежавших вдоль морского берега. Мамай снова отобрал захваченное генуэзцами. Но лишь только он сперва был разбит русскими на Куликовом поле, а потом потерпел поражение и от Токтамыша, как генуэзцы смекнули, что настал конец могуществу Мамая, который с ними не церемонился. Предание говорит, что Мамай, спасаясь от преследовавшего его неприятеля, нашел убежище в Кафе и однако же вскоре был убит вероломными кафинцами[412]. Памятниками такого печального финала политического поприща временщика и героя татарских былин, подтверждающими правдоподобность вышеозначенного предания, служат: во-первых, большой могильный курган между Федосией и Старым Крымом, который известен у местных жителей под названием «Шах-Мамай»[413]; во-вторых, договор, заключенный на свежей могиле Мамая между генуэзцами и новыми представителями татарской власти в Крыму. Что заключение этого договора было в тесной связи с конечной судьбой Мамая, это с несомненностью явствует из следующих обстоятельств. Договор состоялся в 1380 году, к этому же приблизительно времени относится преданием и смерть Мамая[414]. Сходка договаривавшихся сторон происходила на нейтральном пункте, на какой-то горе Jachim, между Кафою и Тремя Колодцами[415]. Договор веден с татарской стороны солхатским правителем от лица «императора», т. е. хана татарского. Хан этот, правда, не назван по имени, но явно, что тут надо разуметь последнего врага и противника Мамая, Токтамыш-хана, для которого окончательное истребление Мамая было необходимой гарантией своего дальнейшего неоспоримого властвования во всем Золотоордынском царстве. Самый тон выражений договорного акта отличается каким-то заискиванием татар перед франками: например, там прямо говорится, что правитель Солхата и уполномоченный хана имеют целью «снискать дружбу и любовь» франков, которые обзываются тут кунаками (cunachi) – тем ласковым эпитетом, который и до сих пор служит у всех тюрков для почетного названия дорогих гостей и приятелей… Наконец в числе первых условий договора выставлено со стороны татар обязательство генуэзцев «не принимать в свои города и крепостцы ни неприятелей императора (т. е. хана), ни тех, кто отвратил бы от него лицо свое» (т. е. бунтовщиков, мятежников, отложившихся изменников). Взамен же этого татары возвращают генуэзцам те 18 селений, которые, принадлежа к Солдайе, были захвачены генуэзцами и потом «отняты у них Мамаем»[416]. Все в этом договоре как нельзя более совпадает с историей отношений между Мамаем и Токтамышем… Даже самая высокая курганная насыпь над прахом Мамая свидетельствует, что он не пал презренной жертвой мести одних неверных франков, а умерщвлен при участии своих же единоплеменников, окруживших кончину его почетом, достойным, по их обычаям, родственника дома Чингизидов и знатного воеводы[417].