Реанимация судьбы - Марина Крамер

– Вот куда столько? Ведь знает, что сейчас готовить особенно некому…

– Не ворчи. Я пока дома побуду, справлюсь как-нибудь, – слабым голосом пообещала я, не совсем, впрочем, уверенно.

Как обычно, вечером позвонил Васильков, спросил о самочувствии.

– Чувствую себя отвратительно, – пожаловалась я вполголоса, чтобы не услышал Матвей. – Судя по анализам – еще и анемия, надо какие-то препараты железа пропить, что ли?

Дядя Слава оглушительно захохотал:

– Да ты лучше прекрати звякать причиндалами, что отрастила, вот твое железо в кровь и вернется.

– Пользуешься тем, что я позволяю тебе так со мной разговаривать? – чуть-чуть обидевшись, поинтересовалась я.

– Деточка моя, я тебя знаю еще с противного подросткового возраста, – вздохнул Васильков, – так что могу говорить все, что захочу, особенно когда никто из подчиненных не слышит. А если серьезно – ты права, надо что-то пропить, сейчас осень.

– Дядя Слава, а как там Авдеев? – вдруг вспомнила я.

Васильков удивился:

– А что с ним? Работает, оперирует. Я как раз сегодня с купола наблюдал – техника отличная у него.

– Знаешь, меня что-то в нем настораживает. Не могу понять, что именно, но определенно Иващенко был прав – там проблем внутренних ворох.

– Пока это не мешает его работе, нам не должно быть до этого дела. А Иващенко, между прочим, слегка нарушает кодекс.

– Он же мне ничего конкретного не сказал, просто поделился соображениями, – возразила я, дотягиваясь до стоявшего на тумбочке стакана с водой. – Его беспокоит нестабильное состояние Авдеева, он счел необходимым предупредить меня. Разве ты не сказал бы, если бы заметил что-то странное?

– Сказал бы, – со вздохом признал мою правоту Васильков. – Но хирург он отличный, Аделина, тут двух мнений не может быть. В нем есть что-то от Матвея – такая же одержимость, что ли.

– Толку от этой одержимости, – в сердцах сказала я. – Мог бы оперировать, так нет – сидит вон, контрольные работы студентов проверяет.

– А ты так и не избавилась от намерения вернуть его в операционную?

– Дядя Слава, я не могу смотреть на то, как человек совершенно не использует свой потенциал, как он разменивается на то, что ему лично никакой пользы не принесет! Понимаешь, нельзя не делать того, для чего ты предназначен, это преступно! А Матвей лучший из всех, кого я когда-либо знала!

– О, сколько экспрессии, – шутливо заметил Васильков. – Прежде ты ни за кем не признавала столько таланта. Мне казалось, что ты вообще не видишь равных себе, Аделина.

– Себе? Ты шутишь, да? Да я сотой части того не имею, что дано Мажарову!

– Похоже, я дожил до того дня, когда Аделина Драгун признала, что не самая лучшая в своей профессии, можно уходить на пенсию, – захохотал дядя Слава.

Я немного обиделась:

– Ты что хочешь сказать? Что у меня самооценка завышенная?

– С этим вопросом лучше к Иващенко. А я хотел сказать только то, что сказал – ты признала за кем-то первенство. Но ты, деточка, совершенно права – Матвей не создан для преподавания, его место у стола. Но, похоже, мы с тобой не в силах это изменить.

– Увы, – с горечью подтвердила я. – Ладно, спокойной ночи. Звони завтра.

– Ты отдыхай больше, а за клинику не переживай, у нас все в порядке.

Разговор с Васильковым снова привел меня в уныние. Всякий раз, когда я думала о том, что Матвей отказывается вернуться в профессию, меня охватывала бессильная злоба. Он закапывал такой великий дар, что был ему дан, из упрямства и каких-то непонятных мне принципов. Две комиссии признали его годным для продолжения хирургической деятельности, рука работала как раньше, ничего не изменилось. Но что-то произошло в сознании Матвея, что-то мешало ему преодолеть барьер. Сперва я думала, что дело в клинике – что там все напоминает о ранении. Но он не отказывался консультировать, приезжал раз в неделю и вел себя совершенно спокойно. Но когда я однажды попросила его ассистировать мне на сложной пересадке кожи, Матвей отказался наотрез, высказавшись довольно резко и обидев меня этим отказом. В памяти все еще был жив разговор о том, что я вроде как занимаюсь благотворительностью и из жалости предлагаю ему работу. Разумеется, это было не так, и, сомневайся я в нем хоть на секунду, ни за что бы не предложила, но Матвей упрямо продолжал считать иначе.

Иващенко сказал – посттравматический синдром, но я была не согласна. Наверное, я просто сама в какой-то момент передавила, слишком заострила внимание на проблеме, и Матвей, как самостоятельный человек, конечно, воспротивился. Но мне было обидно – я потеряла хорошего врача, а пациенты моей клиники – хирурга, умевшего творить чудеса.

А потом мне снова позвонил отец. Я, еще не отойдя от разговора с Васильковым, поговорила с ним довольно сухо и, сказав, что больна, переадресовала с его просьбой к дяде Славе – все равно он там сейчас за главного. Положив трубку, решила, что надо все же предупредить заместителя, снова позвонила ему и кратко обрисовала ситуацию, попросив оформить все и не распространяться особенно среди персонала – ни к чему людям знать, что я устроила из клиники перевалочный пункт за границу.

Надежда

Сентябрь

– Тебе не надо здесь оставаться, – настаивала Светка, когда мы уже стояли перед дверью квартиры.

– Куда я пойду? К вам – еще опаснее, наверняка туда в первую очередь наведаются, если станут меня искать.

– Давай номер в гостинице снимем, ты там поживешь, пока что-то решится. Денег я тебе дам.

– Не надо, у меня еще немного есть, да и те полторы тысячи… хотя черт их знает, может, они тоже того… ворованные…

– Какая теперь-то разница?! Тебе надо ноги уносить, а не думать, откуда деньги взялись! Давай собери все, что на первое время понадобится, документы все, книжку записную не забудь, и поедем в гостиницу, – решительно приказала подруга, открывая шкаф, где хранился чемодан. – Вот сюда складывай, он маленький, удобный.

Мы провели в квартире меньше получаса, я наскоро покидала необходимое, перекрыла воду на всякий случай, закрыла все окна и даже шторы плотно задернула – если кто-то наблюдал за квартирой, то привык к этому, не будем нарушать традицию. Звонить решили уже из гостиницы.

В номере небольшого отельчика у железнодорожного вокзала я сразу зашторила окна – по привычке – и взяла телефон, нерешительно глядя на присевшую в кресло Светку:

– Страшно…

– А без головы остаться – нормально? Звони, сказала, иначе я сама позвоню.

Пришлось открыть записную книжку и начать искать, надеясь на то, что имя Эдуард встречается там реже, чем, скажем, Сергей или Иван. Так и оказалось. Единственным подходящим вариантом оказался телефон, подписанный как «Эдик Драгун». Отчества не было – ну, понятно, папе-то оно к чему, не обращался же он к другу столь официально…