Сибирская одиссея Ермака - Руслан Григорьевич Скрынников

и сохранившийся в подлиннике. Под руками у дьяков были отписки из Сибири. Воспользовавшись ими, приказные пометили: «государевы» казаки «Сибирское царство взяли, а сибирский царь Кучюм убежал в поле», после чего «племянник Кучюмов Маметкул царевич, собрався с людми, приходил в Сибирь на государевы люди», но те и его «побили».

Данные посольского отчета рассеивают сомнения в достоверности погодинской версии.

Погодинским сведениям чужды летописные штампы. Они мало походят также и на запись воспоминаний очевидцев. В большей мере они напоминают цитаты из приказных документов. Вот один из примеров: «Государь послал (в Сибирь) воевод своих князя Волховского, да голов Ивана Киреева да Ивана Васильева Глухова, а с ним казанских и свияжских стрельцов сто человек, да пермич и вятчан сто человек и иных ратных людей сто человек». Именно таким слогом составлялись записи Разрядного (Военного) приказа. Это бесспорно самый полный разряд, относящийся к сибирской экспедиции. Но вот вопрос: можно ли считать его подлинным? Некоторые его детали вызывают сомнение. Почему сибирские летописи и разрядные книги XVII века упоминают о походе только двух воевод — Волховского и Глухова? Почему в них отсутствуют какие бы то ни было указания на Киреева? С. Ремезов утверждал, что с Волховским было 500 человек. В Погодинском же разделе названа цифра 300.

Для проверки разряда можно привлечь подлинную царскую грамоту от 7 января 1584 года. Иван IV направил Строгановым письменный приказ выстроить «под рать» Волховского, Киреева и Глухова 15 стругов, каждый из которых мог поднять по 20 ратников. Из грамоты следует, что Киреев был главным помощником Волховского в сибирском походе. Дополнительные сведения Погодинской летописи объясняют причины молчания сибирских источников о Кирееве. Этот воевода пробыл в Сибири очень недолго. Ермак тотчас отослал его в Москву. Киреев увел из Сибири пленного царевича Маметкула.

Если Волховский рассчитывал разместить войско на пятнадцати стругах (по 20 человек на каждом), значит, отряд насчитывал 300 человек.

Итак, Погодинский летописец располагал более точной информацией, чем тобольские летописцы и историки! Очевидно, он держал в руках подлинный разряд о походе Волховского в Сибирь.

Составитель Погодинской летописи нашел у Саввы Есипова упоминание о том, что ермаковцы шли в Сибирь «Чусовою рекою и приидоша на реку Тагил». Не удовлетворенный столь неточным описанием, он включил в текст подробнейшую роспись пути Ермака в Сибирскую землю. В нем указывались не только названия рек, пройденных флотилией Ермака, но и много других сведений: где и куда (направо или налево) сворачивали суда, где они плыли по течению, где против. Очевидно, такая роспись имела не столько литературное, сколько практическое значение. Воеводы, назначенные в сибирский поход, нуждались в подробной дорожной росписи.

Погодинский автор включил в текст своей рукописи сведения об обстоятельствах, непосредственно предшествовавших походу казаков за Урал. Ермак Тимофеев, записал он, прибыл с Волги на Чусовую в тот самый момент, когда на пермские места напал сибирский царевич Алей с татарами, «а за год до того времени… пелымский князь Аплыгерым воевал… Пермь Великую».

В двух решающих пунктах приведенные сведения полностью совпадают с данными царских грамот 1581–1582 годов. Они вновь подтверждают, что два нападения произошли с интервалом в год и что поход Ермака начался в дни второго набега.

Ни Строгановы, ни чердынский воевода не знали имен «пелымского князя» и предводителя «сибирских людей», громивших Пермский край. Составитель Погодинской летописи располагал лучшей информацией. Он записал, что первое вторжение возглавлял пелымский князек Аплыгерым, а во втором участвовал сын и наследник Кучума царевич Алей.

Как можно объяснить редкую осведомленность погодинского автора? Откуда черпал он свои удивительные сведения? Текст рукописи позволяет установить источник его информации. «Три сына у Кучюма, — записал летописец, — …а как оне взяты, тому письмо есть в Посольском приказе». Значит, летописец имел доступ к сибирским документам Посольского приказа.

Замечательно, что именно этот приказ ведал делами, относящимися к Сибири, на протяжении XVI века. В него, как в резервуар, стекались все отписки из вновь присоединенного края. В Посольский приказ попало и письмо Ермака. Там же составили ответное послание от имени царя. По-видимому, приказные допросили гонцов Ермака, с их слов составили роспись пути в Сибирь и записали «сказку» о причинах похода казаков против Кучума.

Осведомленность автора Погодинской летописи столь удивительна, что невольно возникает вопрос: не был ли он участником сибирской экспедиции? Гонец Ермака Черкас Александров как нельзя лучше подходил к роли официального историографа дружины Ермака. Как ни соблазнительно такое предположение, от него все же придется отказаться. Составитель летописи, несмотря на свою осведомленность, по временам допускал ошибки, совершенно немыслимые в устах очевидца.

По данным Саввы Есипова, Ермак послал в Москву сеунщика-атамана (сеунч — весть о победе), и тот якобы вернулся в Сибирь вместе с воеводой Волховским. Из приказных же документов следовало, что сеунщик — казак Александров — мог вернуться в Сибирь с воеводой Сукиным уже после смерти Ермака. Не заметив противоречия, Погодинский летописец соединил обе версии. В результате в его рукописи появились следующие пометы: «И Ермак в те пору убит, пока сеунщики ездили к Москве»; «князь Семен Волховской пришел в старую Сибирь… а Ермак уже убит до князь Семенова приходу».

В конце жизни Александров и другие тобольские ветераны составили «речи», которые легли в основу ранних сибирских летописей. Хотя они и не помнили точных дат, зато ясно представляли себе последовательность основных событий. Они знали, что Волховский прибыл в Сибирь при жизни Ермака, что воевода умер в дни зимнего голода, а затем погиб Иван Кольцо. Еще позже Ермак предпринял свой последний поход на Вагай, где был убит. Лишившись вождя, казаки немедленно бежали из Сибири.

Есиповская летопись воспроизвела все эти события в их естественном порядке. Совершив ошибку в определении времени гибели Ермака, погодинский автор разом разрушил канву повествования и кстати и некстати вставил в текст несколько упоминаний о смерти атамана, которые могли лишь запутать читателя.

Ошибки, допущенные автором Погодинской летописи, не оставляют сомнения в том, что этот автор не был сам участником сибирской экспедиции и, более того, не говорил ни с кем из ветеранов похода. Косвенным подтверждением тому служит фраза, мимоходом оброненная им. В рассказе о Чингисхане автор делает ученую ссылку на некую московскую летопись; «пишет про то инде в московских летописцах». Ссылка на московскую летопись была вполне уместна в устах московского грамотея, но никак не вольного казака.

Документы Посольского приказа были доступны лишь очень узкому кругу лиц. Если автор Погодинской летописи смог воспользоваться ими, то из этого можно сделать лишь один вывод. Он сам принадлежал к