Стопроцентно лунный мальчик - Стивен Танни

Она чувствовала, словно куда-то проваливается.

Глаза у нее закатились, оптические нервы завибрировали, натянутые до отказа.

Она прикусила язык. Пыталась закричать, но только мычала что-то невнятное. Она корчилась, хватаясь за горло, не помня собственного имени, не зная, где находится. Во всем мире остался только загаженный дворик среди кирпичных стен, грязно-бурая Земля в небе и где-то сбоку — сияющий электрическими лампочками обод колеса обозрения. Глаза разъезжаются в стороны, невозможно сфокусировать взгляд. Она выкрикивала бессмысленные слова, рвала на себе волосы, затыкала пальцами уши, чтобы не слышать безумного звона. Медный колокол в голове. Она каталась по земле, а силуэт бога-мальчишки кружил вокруг нее. Он не знал, что делать. Она кричала на него, пыталась зажмуриться, но проклятый цвет словно отпечатался под веками, от него нельзя было избавиться. Она поползла вперед, попробовала разбить голову о стену, и тут бог обхватил ее, прижимая к себе.

Она вырывалась, а когда он заговорил, ни слова не поняла — все слова стали бессмысленными. Он держал ее крепко и тоже весь перемазался в грязи. Комья грязи летели во все стороны, а она отчаянно рвалась удариться головой о стену, а он отчаянно просил не дергаться, остаться живой и немножко подождать. И вдруг она поняла, о чем он говорит. Он просит ее подождать. «Все пройдет, твой мозг сам отвергнет этот цвет, чуть-чуть подожди, все вернется в норму, ты снова станешь такой, как была, только нужно потерпеть, ты потерпи, подожди немного…»

Два часа спустя они сидели в лодке посреди озера, устроенного в кратере. Оба были с ног до головы в грязи, волосы девочки слиплись от мазута. В заброшенном дворике, где они проводили свой тайный эксперимент, был разлит мазут и валялись детали сломанных машин. Белая пластиковая куртка Иеронимуса покрылась черными пятнами и была распорота сбоку — в куче мусора, на который он упал, подвернулся осколок ветрового стекла. Окна Падают На Воробьев прокусила Иеронимусу палец, и теперь этот палец ужасно болел. Они не ожидали, что все будет так ужасно. Иеронимус хотел отвести ее к врачу, а потом сдаться в полицию, но девочка с Земли не позволила. Когда она чуть-чуть пришла в себя, они ушли из дворика и долго бродили по парку аттракционов. Наткнулись на лодочную станцию и решили взять напрокат лодку, похожую на плавающую собачку. Выгребли на самую середину озера — хотелось оказаться подальше от всех.

Гладкая вода под темно-красным небом казалась совсем черной.

Они сидели рядом, отвернувшись друг от друга. Окна Падают На Воробьев сильно ободрала коленки. Она сгорбилась, глядя на воду, на далекие огни аттракционов. Весла тихонько плеснули, когда Иеронимус втаскивал их в лодку. Если задрать голову, можно увидеть вдали застывший в небе мега-крейсер. Они были одни на озере. Из парка доносилась приглушенная музыка и время от времени — визги катающихся. Окна Падают На Воробьев не могла заставить себя взглянуть на Иеронимуса. Он смотрел на ее тонкие, слипшиеся волосы.

— Я люблю тебя, — сказала она.

Иеронимус так и не сказал ей, как хорошо было смотреть на нее и на мир без этих проклятых очков. Четвертый основной цвет удивительно приятный, чувствуешь себя наконец-то нормальным. Огромное облегчение — видеть вещи такими, какие они есть, а не отфильтрованными с помощью линз. Жаль, что удовольствие продлилось не дольше пары секунд. Реакция земной девочки на его глаза была ужасна, он сам не ожидал, что ее так скрутит. Притом он заранее знал, что сейчас произойдет, — оказавшись без очков, он увидел предстоящее словно бы нарисованным в воздухе, только все равно было поздно. Он видел, как она покатится по земле, как будет биться о стену и как он будет удерживать ее, не давая покалечиться. Спасибо еще, он сразу понял, что из дворика они уйдут вместе, уже успокоившись. А еще он увидел нечто невероятно грустное. Непонятно, как ему это удалось, но он разглядел ее далекий-далекий след, удивительно яркий. След поднимался в небо почти у самого горизонта и уходил в сторону Земли. Иеронимус знал, что это случится скоро. Он инстинктивно читал цветовые следы по степени их яркости и четкости. В небе постепенно проступали бесчисленные другие траектории. Следы мега-крейсеров и множества мелких космических суденышек, а потом все затмила широкая полоса — след прошлого и будущего движения Земли. Иеронимуса все это не волновало. Безмолвный язык цвета сказал ему главное: Окна Падают На Воробьев покинет Луну, и притом не полетит на Сатурн с мамой и папой. Она вернется на Землю, и случится это очень скоро.

Вода была черная. Иеронимус смотрел на испачканные, перепутанные волосы земной девочки. Лодка почти не двигалась. Ни волн, ни течения — почти неестественная тишина.

— Можешь не отвечать, — продолжала Окна Падают На Воробьев. — Я знаю, ты тоже меня любишь.

Он молчал. Она была права. Они были совсем чужие друг другу, но он любил ее неимоверно, хоть слова и не шли на язык.

Он спросил:

— Хочешь знать, что я увидел?

— Какая разница, что ты видел? Главное — то, что мы сделали.

Он протянул руку и погладил ее по голове. Пальцы у него были в крови и в грязи, но что уж тут беспокоиться.

— Ну и вид у тебя! Что мы твоим родителям скажем?

— «Мы» им ничего не скажем. Ты проводишь меня до гостиницы. Я скажу, что за мной гнались бандиты, а ты меня спас. Мы спрятались от них во дворике.

Только сейчас Иеронимусу пришло в голову, что сам-то он очень далеко от дома. Школьный автотрансп наверняка уже ушел, а денег у него чуть.

Окна Падают На Воробьев спросила:

— Ты тут рядом живешь?

— Нет. Я живу на той стороне Моря Спокойствия.

— Как же ты доедешь?

— На метро.

— Тебя дома будут ругать, если ты вернешься поздно и в таком виде?

— Угу. Отец всегда меня ждет, сам не ложится. Лучше бы спал, а мне позволял приходить, когда захочу, но что делать, он такой. Доставучий, жуть.

— Уж наверное, не хуже моей мамули…

Будь они на Земле, Окна Падают На Воробьев пустилась бы перечислять накопившиеся обиды, но сейчас она молча уставилась на черную воду — гладкую, без малейшей ряби. Четкая граница между жидкой средой и газообразной. Вдруг вспомнились объяснения из школьного курса физики: из-за искусственной атмосферы на Луне у воды и воздуха проявляются не совсем обычные свойства.

— Ты все время говоришь об отце, — сказала девочка с Земли. — А мама у тебя есть?

Иеронимус неотрывно смотрел на ее затылок. Настоящий колтун…

— Трудно сказать… Мама… Я ее почти не знаю. Мы живем в одной квартире, но она ни разу в жизни со мной не разговаривала. Вообще-то она сумасшедшая. Целый день лежит в кровати и плачет. Лежит в дождевике. Она… с ней невозможно общаться.

Он рассказывал о своей маме, а Окна Падают На Воробьев внимательно слушала.

Иеронимус кое-что знал о прежней маминой жизни, когда она еще не была такой, как сейчас. Когда-то, еще на Земле, мама работала в геологическом институте. Родилась и выросла там-то и там-то, потом из-за какого-то стихийного бедствия ей пришлось уехать за границу. Там она встретила Ринго. Мама почти ничего не рассказывала о прошлом. Одно воспоминание постоянно ее мучило, а рассказывать об этом она ни за что не хотела. В конце концов Ринго узнал, что это было, и приложил все силы, чтобы его жена была счастлива и забыла о прошлом. Они поженились; она старалась начать жизнь заново. Пробовала заняться писательством, один ее роман даже опубликовали, но успеха он не имел, и мама бросила это дело. Следы романа затерялись. Однажды Ринго с женой предложили работу на Луне, на заводе по переработке ульзаталлизина. Платить обещали хорошо, а через пять лет они планировали вернуться на Землю. Правда, уже на третьем году лунной жизни в мамином поведении появились странности. Ринго думал, это связано с тем, что она ждет ребенка, но когда Иеронимус появился на свет, лучше не стало. С работы ее уволили, а у сына обнаружился лунарный офтальмический символяризм — из-за этого маме в ближайшие восемнадцать лет запрещалось покидать Луну.