Сага о Рунном Посохе - Майкл Муркок

— Ты думаешь, мы видели еще не самое худшее из того, на что они способны? — серьезно спросил граф Брасс.

— Думаю, что так, — ответил Хоукмун. — Не только месть заставляла меня столь безжалостно убивать их, а нечто большее. Я словно чувствую в них угрозу самой жизни.

Граф вздохнул:

— Возможно, ты и прав. Не знаю. Только Рунный Посох может знать это.

Хоукмун тяжело поднялся.

— Я еще не видел Иссельду, — сказал он.

— Думаю, она уже спит, — ответил ему Ноблио.

Хоукмун был разочарован. Он так желал встречи с ней. Хотел рассказать ей о своих победах. И ее отсутствие неприятно удивило его.

Он пожал плечами:

— Ладно, думаю, пора и мне. Спокойной ночи, господа.

Они почти не говорили о победе — сказывались нечеловеческое напряжение и усталость. Но завтра, вне всякого сомнения, воины будут праздновать свой триумф.

Когда Хоукмун вошел в свою комнату, там было темно. Он почувствовал чье-то присутствие и, прежде чем подойти к столу и зажечь стоящую там лампу, вытащил из ножен меч.

На кровати лежала Иссельда.

— Я наслышана о ваших подвигах, — сказала она, улыбаясь, — и решила лично поприветствовать вас. Вы великий герой, Дориан Хоукмун.

Хоукмун почувствовал, как у него учащается дыхание и начинает бешено биться сердце.

— О, Иссельда…

Он медленно подходил к лежащей на кровати девушке.

— Я знаю, что ты любишь меня, Дориан, — тихо сказала она. — Или ты будешь отрицать это?

Он не стал делать этого.

— Ты… очень… смелая, — хрипло произнес он в ответ.

— Ну, а ты такой застенчивый, что я вынуждена быть слегка нескромной.

— Я… Я не застенчивый, Иссельда. Просто из этого ничего хорошего не выйдет. Я обречен — Черный Камень, он…

— Что это — «Черный Камень»? И он все рассказал ей.

— Теперь ты понимаешь, — сказал он, заканчивая свою историю, — что не должна влюбляться в меня… Так будет только хуже.

— Но этот Малагиги… Почему бы тебе не найти его?

— Путешествие может продлиться месяцы. И я могу потратить оставшееся у меня время на бесплодные поиски.

— Если ты любишь меня, — сказала она, когда он присел на кровать и взял ее за руку, — ты должен рискнуть.

— Да, — ответил он задумчиво. — Возможно, ты и права…

Она потянулась к нему, обхватила руками за шею и поцеловала в губы. Хоукмун больше не мог сдерживаться. Прижав к себе Иссельду, он страстно поцеловал ее.

— Я поеду в Персию, — сказал он наконец, — хотя путь будет очень опасным. Стоит мне покинуть границы Камарга, и люди Мелиадуса попытаются выследить меня…

— Ты вернешься, — убежденно сказала Иссельда. — Я знаю. Моя любовь будет охранять тебя.

— Дай бог!

Он нежно коснулся ее лица.

— Завтра, — сказала она. — Уезжай завтра, не теряй времени. А сегодня…

Она снова поцеловала его, и он пылко ответил ей.

«Далее повествуется о том, как, покинув Камарг, Дориан Хоук-мун отправился на Восток. Более тысячи миль пролетел он на огромной алой птице, что доставила его к самым горам, на границе земель Греции и Булгарии…»

Из «Летописи Рунного Посоха»

Граф Брасс оказался совершенно прав: в полете на фламинго не было ничего сложного. Птицей управляли как лошадью, поводьями, закрепленными на ее изогнутом клюве. Она была настолько грациозна в полете, что Хоукмун абсолютно не испытывал страха перед падением. Фламинго летали только в светлое время суток, почти без отдыха, и способны были преодолевать расстояние в десять раз большие, чем самая быстроногая лошадь. По ночам и птица, и ее седок отдыхали.

Пристегнувшись ремнями, Хоукмун удобно устроился в мягком кресле. Сумки с провизией были приторочены по обеим сторонам седла. Прямо перед ним вытягивал шею фламинго. Птица летела, медленно взмахивая огромными крыльями, и Хоукмун старался сидеть спокойно, чтобы ничем ей не мешать.

Его время от времени мучили сильные головные боли, словно напоминая о необходимости поторопиться. Однако по мере того, как фламинго уносил его все дальше на восток, а воздух становился теплее, у Хоукмуна улучшалось настроение и его не оставляла уверенность в том, что все закончится благополучно.

Дориан покинул Камарг неделю назад. Сейчас они летели над горным скалистым хребтом. Уже смеркалось, и герцог принялся высматривать место для ночлега. Уставшая за день птица опускалась все ниже, и вот уже грозные каменные пики окружили их. Внезапно Хоукмун заметил внизу на горном склоне человеческую фигуру, и почти тут же фламинго истошно закричал.

Покачнувшись, он отчаянно замахал крыльями. Хоукмун заметил длинную стрелу, застрявшую в боку птицы. Вторая стрела попала ей в шею, и с пронзительным криком птица начала стремительно падать. Хоукмун приник к седлу; в ушах у него свистел ветер. Он увидел несущуюся навстречу скалу, почувствовал сильнейший удар и словно провалился в черный бездонный колодец.

Очнувшись, он пришел в ужас. Головная боль была почти невыносимой. Он уже ясно представлял, как Черный Камень пожирает его мозг, словно крыса — мешок с зерном, и, обхватив голову, приготовился к самому худшему. Но, нащупав многочисленные царапины и шишки, Хоукмун с облегчением понял, что причина боли совсем в ином, а именно — в падении и ударе о скалу. Вокруг было очень темно, и ему показалось, что он лежит в пещере. Всмотревшись в темноту, он увидел огонек костра. Он с трудом поднялся и направился туда.

У самого выхода из пещеры Хоукмун споткнулся обо что-то и, посмотрев вниз, увидел свои вещи. Все было аккуратно сложено — седло, сумки, меч и кинжал. Он потянулся за мечом, стараясь не шуметь, вытащил его из ножен и осторожно вышел из пещеры.

Жар огромного костра, разложенного неподалеку, обжег лицо. На большом вертеле, установленном над огнем, была насажена туша фламинго, общипанная, без головы и когтей. Возле костра сидел человек, ростом раза в два меньше Хоукмуна, и время от времени поворачивал вертел, используя сложное приспособление из кожаных ремней.

Когда Хоукмун приблизился, маленький человек, разглядев меч в его руке, истошно заорал и отпрыгнул в сторону. Герцог был изумлен — все лицо и тело карлика покрывали густые рыжие волосы. Одет он был в кожаную куртку и такую же юбку, подпоясанную широким ремнем. На ногах он носил башмаки из замши, а на голове его нелепо сидела шапочка с воткнутыми в нее четырьмя самыми крупными перьями фламинго.

Карлик попятился от Хоукмуна:

— Простите меня, господин. Поверьте, мне очень жаль, что так получилось. Я, конечно, не стал бы стрелять в птицу, если бы знал, что она несет седока. Но все, что я тогда видел, — это ужин, который не хотелось упустить…