Сирены - Джозеф Нокс

Я посмотрел на него.

– Раз уж обделался, Эйдан, придется отвечать.

– Вот так просто?

– Так просто? – переспросил он. – Просто? Тебе велели скормить ложную информацию кучке отморозков, а ты, черт подери… – Он замолчал, подбирая слова. – Вжился в роль.

Я ничего не сказал.

– Люди из Особого отдела подобрали тебя на улице, ты явился на встречу к министру в стельку пьяным, да еще и с фингалом.

– Не был я пьяным. Меня избили в «Рубике».

– Ну конечно.

– Чистая правда. Незадолго до того, как на меня вышли люди Росситера. Я очнулся на тротуаре.

– Бухой в драбадан. Раньше ты изобретательнее врал, сынок.

Мы помолчали.

– И что нам делать дальше?

– Кому это «нам»?

– Что?

– Кому именно? Какие еще «мы»?

– Ну, мы, – сказал я, не вполне понимая, к чему он клонит.

Паррс почесал ухо, выдвинул ящик стола и достал карманный диктофон. Я сразу понял, где прокололся. Мне захотелось остановить Паррса, но я не двинулся с места. Он нажал кнопку. Пошла запись. У меня перед глазами замелькали радужные вспышки, в ушах стучала кровь, в груди гулко бухало сердце. На записи был мой голос.

«Полиция, – говорил я. – Фог-лейн, дом девятнадцать. Гроув-Плейс, третий этаж. Квартира тридцать шесть».

Мне не хотелось слушать дальше.

«Мы обнаружили тело, – продолжал я. – Молодая девушка, передозировка наркотиков».

Паррс остановил запись, красноглазо уставился на меня.

– Кто «мы»?

Я подумал о Кэтрин. Представил вопросы, которые ей зададут. Представил ее ответы.

«Она посмотрела на меня отстраненным взглядом. „Я беременна“».

Паррс не сводил с меня глаз.

– Забудь о самосохранении. Забудь о добре и зле. Погибла молодая девушка. Общественность следит за каждым нашим шагом. Кто был с тобой в квартире?

Я не ответил.

– Карвер? – спросил Паррс.

– Я был один.

– Не знаю, как тогда, но теперь ты точно один. Ты отстранен. Завтра утром представишь подробный рапорт в письменном виде. А сам явишься ко мне в понедельник утром. Ни секундой раньше. И если я узнаю, сынок, что ты соврал хоть о чем-то, например о цвете своих носков, ты вылетишь с работы прямиком в тюремную камеру. Даю тебе последний шанс рассказать, что происходит.

«Она посмотрела на меня отстраненным взглядом».

– Ничего не происходит, – сказал я, глядя в блестящие красные глаза.

Я шел по городу, сам не зная куда. Бесцельные прогулки помогали бороться с хронической бессонницей. Вот только ноги всегда приводили меня в знакомые места.

Мышечная память.

Я смотрел на неоновые вывески баров, где недавно был завсегдатаем, вспоминал тех, с кем там встречался. Всего пять лет назад, когда я еще верил, что могу достичь любых высот.

Мой ум перенастраивался. Привыкал к смерти Изабель. О чем она хотела со мной поговорить? Я думал о восемнадцати порезах на бедре. Их было больше числа прожитых лет. Думал о разбитом зеркале, о загадочной надписи, о пропавшем телефоне. О Паррсе, который пытался извлечь пользу из смерти Изабель.

Мысли об Изабель заставили меня повернуть в другую сторону. Меня заносило на дорогу, прямо под машины. Я оттеснял Изабель на задворки сознания, но тогда на первый план выступала Кэтрин. И ребенок. Я лгал ей, лгал о ней, уничтожил улики и поставил нас обоих в безвыходное положение. Где она сейчас? Наверное, ей хуже, чем мне…

Марево дождя то и дело заволакивало улицы, лужи блестели в свете фонарей, будто окна в другие измерения. Ноги привели меня домой. На съемную квартиру, которая была частью моей «легенды».

Вечно мигающая лампочка в коридоре наконец-то перегорела. В темноте было трудно идти по лестнице, но очень хотелось добраться до кровати. На площадке второго этажа я остановился. Моя дверь была приоткрыта. Я провел по ней рукой, ощупал зазубренную древесину на месте выломанного замка.

Тихонько толкнул дверь.

В тусклом уличном свете было видно, что все в квартире перевернуто вверх дном. Обивка дивана в гостиной искромсана. Журнальный столик проломлен. Книги в мягких обложках сброшены на пол и разорваны в клочья.

Я оглядел кухню. Ящики выдвинуты, шкафы пусты. Пластиковые контейнеры, стаканы и тарелки смели с полок, разбили и растоптали. Хорошо, что меня дома не было.

Вопреки моим опасениям в спальне никого не оказалось. Матрас вспороли ножом крест-накрест и перетряхнули. В ванную я заглянул в последнюю очередь. Даже в темноте было видно, что зеркало разбито. По нему тянулась надпись ярко-красной помадой: «НИКТО НИКОГДА НЕ УЗНАЕТ».

Прислонившись к стене, я задумался. Кто оставил такое же послание на зеркале Изабель? Почему его повторили в моей квартире? Что за общий враг появился у меня и у семнадцатилетней девушки? Зейну Карверу не было резона это делать. Его громилам и девушкам-курьерам тоже. Я вспомнил о Дэвиде Росситере, зажмурился от нахлынувших чувств.

Откуда-то тянуло сквозняком. Я закрыл дверь в подъезд? Вроде бы да.

Точно закрыл.

Глаза адаптировались к темноте. Я шагнул вперед. Сквозняк принес уличный шум. Я метнулся из ванной в спальню, потом в гостиную. Затаив дыхание, подкрался к двери, вышел на лестничную клетку и заглянул в пролет.

Дверь была распахнута.

В темноте лестничной клетки вырисовывался чей-то силуэт. Неизвестный, задрав голову, смотрел на меня. В его левой руке поблескивал нож. Мы оба на миг замерли, а потом разом сорвались с места.

Неизвестный выскользнул за дверь. Одним прыжком перескочив пролет, я кубарем скатился к подножью лестницы и выбежал на улицу.

Он свернул за дальний угол квартала. Я бросился следом, по проезжей части. Встречное такси вильнуло в сторону. Меня отдернули за плечо к тротуару. Я, как подкошенный, рухнул наземь и, тяжело переводя дух, уставился в ночное небо.

Темная фигура заслонила свет фонаря. Надо мной стоял Зажим. Он покосился на угол, за которым скрылся незнакомец с ножом, и шмыгнул носом. Потом перевел взгляд на меня и протянул здоровую руку:

– Вставай.

Он помог мне подняться и уверенно направился к моему подъезду. Я ничего не сказал, но решил не спускать с него глаз. Вполне возможно, что он уже бывал в моей квартире.

Я первым вошел в свое разгромленное жилище.

– Я бы предложил тебе выпить, но…

Включив свет, я направился к дивану. Под ногами хрустело битое стекло. Единственной уцелевшей частью дивана был боковой валик. Зажим стоял в дверях. Я сообразил, что не выйду отсюда, если он того не захочет.