Багровый рассвет - Виталий Винтер

Минут через десять всё закончилось, их подняли пинками и по грубо сколоченному трапу согнали на берег. Когда-то давно широкий причал, на котором оказались пленники, был, видимо, пирсом для посудин куда большего класса, чем привёзшее их корыто, но время не прошло для него даром. Бетонные блоки покосились и оплыли, съехав в серые, словно покрывшиеся бесчувственной свинцовой плёнкой от страданий людей, воды. Далеко в море уходили затопленные бетонные змеи множества пирсов, и только бурление волн в тех местах, где они скрывались под водой, выдавало их присутствие. Вдалеке у самого входа в узкую бухту, накренившись и утопив корму в воду, словно пытаясь выползти носом на песчаную отмель с развалинами башни маяка на ней, застыл корабль, покрытый коростой ржавчины до неузнаваемости. Его военную принадлежность пустые направляющие для ракет и несколько орудийных башен. Шестопал толкнул Сашку в плечо и, кивнув в сторону умершего на выходе из порта корабля, шепнул:

– Вот и всё, что осталось от нашего флота! По-моему, я знаю, куда нас пригнали…

Развалины на полузасыпанном длинными барханами песка берегу, к которому они пристали, ничего не говорили Сашке. Он здесь ещё не был, но когда-то здесь, наверняка, стоял большой портовый город. Мёртвые бетонные коробки таращились на них давно выбитыми пустыми глазницами окон. Всё пространство между развалинами занимали плавные изгибы песчаных барханов, наметённых за годы после того, как люди покинули это место. Возле песчаных барханов вдалеке виднелись несколько таких же групп пленников, сидящих на светлом теле пляжа в окружении чёрных фигур конвоя. Но хорунжий узнал место, куда они прибыли:

– Проклятый порт Боспора. Вот, значит, что осталось от Баты.

Сашка пытался оглядываться, спросил:

– Где мы? Наверняка Тамань.

– Нет, Бата, которая раньше звалась портом Новороссийск. Базой флота была, которого у нас давно уже нет. Как и надежды на будущее, раз нас тащат в рабство через бывшую базу нашего же флота.

– Ты тут был? Я даже и не знал, что тут есть такие развалины…

– Лет пятнадцать назад. Я был такой же сопливый, как ты сейчас, только в Войско вступил. Пытались мы его отбить. Вроде как расширить плацдарм. За ним дальше и земли ничего, и вода есть. Да толку, если война кругом. Не отбили, как видишь, а народу положили тогда кучу, хоть и «чёрных» потрепали так, что они забились аж в залив Золотого рога и не высовывались пару лет.

Его рассказ прервало появление последних еле передвигающихся раненых и почти ничего не видящих от газа пленников, спустившихся на причал. В недрах трюма, видимо, кто-то ещё оставался. Но пара янычар, подошедших к створкам грузового люка, закрывая лица платками от волн всё ещё струящегося газа, начали методично добивать одиночными выстрелами лишившихся сил пленников. Плохой, бесполезный товар, от которого нужно сразу избавляться. Народ в Халифате был расчётливый и деловой. Они и со своими-то не сильно церемонились – не то что с неверными-чужаками.

Несколько раненых, еле передвигавшихся, в том числе и растрёпанного, без очков старика-агронома, отобрали, оттеснив от основной массы пленных, и выстроили возле ржавого борта корабля. Оставшихся оттеснили и окружили всё те же молчаливые янычары, что грузили их на борт в разрушенном порту Феодосийского коша. И Сашка чуть не задохнулся от захлестнувшей волны ненависти, осознав, что как раз эти-то молчаливые здоровяки в чёрной униформе и с лицами, замотанными в песчаного цвета защитные повязки-чалмы, зверски убили его сотника.

А ещё он понял, что они собираются сейчас сделать. То же почувствовал, наверняка, не он один. И на двинувшуюся в едином порыве массу пленных обрушились удары прикладов и сверхболезненные джидов. Их буквально умыли их же собственной кровью, исколов и избив, бросив всех на шершавые плиты старого пирса.

Цепочка янычар, стоявшая перед шеренгой раненых и старых пленников, спокойно достала из наплечных чехлов джиды и без слов двинулась вперёд. Поваленные на землю пленники видели, как их беззащитных товарищей хладнокровно, с выдумкой, одного за другим убивали и сбрасывали с пирса прямо в пенящийся яростной злобой прибой. Старик агроном, дед Генрих, был последним. Прежде, чем он упал с пробитым джидом глазом, Сашке показалось, что он махнул ему рукой, как будто прощаясь с ними всеми, и улыбнулся.

Затем избитых и искалеченных пленников под присмотром ещё более увеличившихся в числе за счёт подошедших с берега янычар погнали с пирса куда-то в сторону развалин, полузанесённых песчаными дюнами. Хорунжий, скрипя зубами, но кое-как перебирая ногами и опираясь на Сашкино плечо, пробормотал:

– Янычары как конвой и охрана для горсти изувеченных пленников. Что, чёрт их дери, тут происходит?!

– Какая разница?! Для нас скоро всё закончится, так или этак, – устало кинул в ответ Сашка.

Их гнали, нещадно подгоняя, мимо утопавших в белых песчаных горах мёртвых коробок домов старого города, пустые глазницы окон которых безмолвно наблюдали за вереницей пленников. Молодой офицер-янычар, посмотрев на наручные часы, что-то громко прокричал, обращаясь к своим подчинённым. Те принялись ещё интенсивнее подгонять растянувшуюся колонну, в которой почти каждый, кто мог идти самостоятельно, помогал товарищам, с трудом переставлявшим ноги. Но хватало и таких, кто уже совсем не мог идти, и сзади раздались крики командира янычар, после чего десяток отстающих тут же без жалости забили словно скот, окрасив темнеющий в предзакатных тенях песок потоками тёмной крови. Хорунжий только в очередной раз заскрежетал зубами от бессилья.

Дорога вела сквозь наметённые ветром невысокие желтовато-серые дюны, которые, словно волны песчаного моря, раскинулись до самого горизонта. Кругом простиралась новообразованная пустыня, в которую превратилась эта местность после Потопа. Климат не умеет шутить, или просто шутки у него получаются гнусные – такие, что заставили миллионы людей покинуть насиженные места из-за чудовищных изменений в экосистеме. Из растений кое-где попадались только пожухлые заросли колючего кустарника и комки перекати-поля. Какой-то живности не было видно совсем.

Через полчаса, оставив ещё десяток трупов на песчаной, явно протоптанной до них многими ногами дороге, пленники достигли места назначения. Перед ними встали обвитые спиралью Бруно изломанные, низкие стены, некогда ограждавшие какое-то предприятие, теперь же служившие временным концлагерем. За стенами не было ничего: ни палаток, ни бараков, только песок и зловоние от сотен, если не тысяч людей, собранных на клочке земли без каких-либо удобств. В услужливо открытый охранниками-янычарами проход сквозь густое переплетение колючей проволоки их впихнули внутрь лагеря. Сотни людей молча смотрели на них – пленных из Войска было совсем мало – здесь находились в основном дети, женщины и подростки, и все смотрели на новоприбывших с немым вопросом и укором, что не смогли защитить их. Пленники, стараясь не встречаться ни с кем взглядами, разбрелись кто куда. Большинство сразу же повалилось на песок там же, где стояли – ранены были почти все.

Сашка с хорунжим доковыляли до полуобвалившегося куска стены, торчавшей из песка, и, тяжело дыша, привалились к кирпичной кладке. Думать не хотелось. Жить дальше тоже – ничего хорошего впереди их явно не ожидало. Сашку кто-то осторожно потеребил за рукав, и он неохотно открыл глаза. Перед ним стоял мальчишка лет четырёх: босоногий, в разорванных штанах и грязной до неузнаваемости цвета футболке, над которой светились голубые искорки глаз на таком же чумазом лице.