Куколка (сборник) - Марсель Прево

Кончилось тем, что я постарался усыпить свою совесть уверениями, что моя красавица вовсе не замужем. Она сказала: «Я не свободна». Но она вовсе не говорила: «Я замужем». А ведь это не одно и то же. Может быть, она хотела сказать своей фразой, что у нее семья: мать, отец, братья…

Эта мысль успокоила меня и привела мою совесть в соглашение с моими желаниями. Но наряду с этим я страстно хотел, – уж если моя очаровательная Мадлен замужем, чтобы она, по крайней мере, как можно дольше не заводила со мной речи о своем супруге.

Но и второй день был уже на исходе, а я все еще не получал желанного письма. Меня охватила мука сомнения.

«Что же это, – думал я, – она, точно, посмеялась надо мной?»

И это странное подозрение мучило и несказанно томило меня.

Однако вечером я испытал минуту обманчивой надежды: ко мне вошел мой старый слуга, Клемент, неся на подносе два письма. Я даже подскочил от радости, но – увы! – она была преждевременна: одно из писем было от домохозяина, справляющегося, доволен ли я произведенным в моей квартире ремонтом, а другое было от моего старого опекуна. Он написал следующее:

«Дорогой Филипп! Я с радостью узнал о том, как Вы удачно сдаете свои экзамены. Молю Бога, чтобы Вы сохранили любовь к учению и чтобы Вы как можно лучше подготовились к служению науке с помощью труда.

Что касается меня, то я продолжаю трудиться над своей «Историей религиозного движения в Малой Азии». Этот труд даст мне много наслаждений, но к несчастью мне не хватает многих данных, образуются обидные пробелы. Вот и теперь, дитя мое, приходится прибегнуть к Вашей помощи. Надеюсь, Вы не откажетесь помочь своему старому учителю в его научных изысканиях.

Вот в чем дело: в последнюю свою поездку в Париж, когда я Вас провожал и устраивал, я видел в Лувре очень интересную новинку: только что привезенную деревянную статуэтку, изображающую молодую женщину в прозрачной тунике. Это изображение Туйи, настоятельницы монастыря монахинь-затворниц в Персии. Я сделал беглый набросок с этой статуэтки, но теперь, когда я приступил к подробному описанию, то вижу, что моего рисунка недостаточно. Поэтому, друг мой, сходите сегодня в Лувр (простите мою настойчивость, но я с нетерпением ожидаю интересующих меня сведений) и посмотрите внимательнее на это изображение: у него не хватает одной груди и большого пальца на одной ноге. Это-то я твердо запомнил, но вот которой груди и большого пальца с какой ноги?.. Левой, правой?.. Вот в чем вопрос, и очень важный для меня вопрос! Поэтому, дорогой мой, жду от Вас немедленного ответа. До свидания, дорогой мой! Дружески лобзаю Вас, брат мой во Христе, шлю Вам свое благословение и пожелание здоровья и всего лучшего.

Дон Галиппе»

Это письмо по своему характеру ничем не отличалось от многих писем, полученных мною от моего наставника и опекуна, однако оно сильно взволновало меня, так как подчеркнуло громадную внутреннюю перемену, происшедшую со мной в короткий период между моим переселением на улицу Порталис, маскарадом и ужином, и теперешним моим состоянием.

И мне показалось пустым, ничтожным и бессмысленным интересоваться тем, какой груди и с какой ноги не хватает большого пальца на изображении настоятельницы Туйи… Да и вся археология, которой я раньше так увлекался, показалась мне вдруг мертвечиной, не заслуживающей внимания!..

Я мысленно пробежал жизнь дона Галиппе и содрогнулся, подумав, что он всю свою жизнь и весь свой интерес посвятил деятельному изучению изображений различных настоятельниц и отшельников, умерших за тысячу лет до настоящего времени. Я содрогнулся и от души пожалел его за то, что он лицезрел только лишь каменных, деревянных и медных женщин и никогда, никогда в жизни не упивался неподражаемой прелестью живого женского тела. Я с сожалением подумал о том, что мой бедный дон Галиппе ждет теперь известия об изъянах своей деревянной Туйи с таким же страстным нетерпением, с каким я дожидаюсь сейчас свидания с молодой, красивой живой женщиной, у которой все на своем месте. И, мысленно сравнивая себя со своим наставником, я сознал, что вырос на целых три головы. Мне показалось, что я – взрослый человек, тогда как он – сущий ребенок.

В мое сердце снова властной волной ворвалась непоколебимая уверенность в свою счастливую звезду. К чему сомнения? К чему уныние и печаль? Нет, она, моя милая незнакомка, мой пленительный образ в желтом домино, не обманет меня! Она обещала и сдержит свое обещание: я снова увижу ее. Предо мной расстилается вся моя будущность, и судьба щедро одарит меня и счастьем, и удачей в любви.

Придя к такому заключению, я – о, верх кощунства? – на обороте письма дона Галиппе набросал карандашом стихи, воспевающие молодость, безумие любви и упоение страстных поцелуев. Потом я распахнул окно, сел на подоконник и стал жадно вдыхать вечерний морозный воздух.

Небо было усыпано звездами, молодой серп луны исчез за колокольней церкви Святого Августина, улица была молчалива и пустынна. По ней лениво прокатился одинокий фиакр и после некоторого колебания завернул налево. На колокольне Святого Августина пробило три четверти десятого… Молодая работница пересекла улицу и чуть ли не бегом кинулась в переулок…

Я чувствовал, что всей душой люблю эту пустынную улицу, и звонкий бой башенных часов, и проехавший мимо фиакр, и молоденькую работницу, скрывшуюся в темном переулке.

В это мгновение из того же переулка вынырнула фигурка маленького телеграфиста-посыльного. Он, весело посвистывая, шел по улице, поглядывая на номера домов и вертя в кончиках пальцев четырехугольник депеши. Дойдя до наших ворот, он остановился и вдруг нырнул в калитку.

Кровь горячей волной кинулась мне в голову; я встал с подоконника и полный веры и блаженства близкого счастья, прошел вглубь комнаты. Я почему-то твердо верил, что это мне от «нее».

По лестнице раздались шаги… звонок в передней… Клемент открывает дверь. Вот он входит ко мне и подает мне, наконец, так страстно ожидаемую депешу. В ней стоит: «Будьте завтра, вторник, четверть шестого, дом 4, улица Воккадор. Во дворе, первая дверь направо. Не спрашивайте никого! Звоните и входите. Я обещаю там быть, но ничего больше».

Подписи не было, но это мне было вполне безразлично; я с упоением целовал эти милые строки, тем более, что в них не было и намека на существование какого бы то ни было мужа; следовательно, моя щепетильность могла не возмущаться.

Уж право не помню, когда я лег, но твердо помню, что глаз не сомкнул всю ночь, хотя эта бессонница вовсе не была неприятна. Я несколько раз зажигал свечу, снова и снова перечитывая полученные строки. Одно мгновение у меня мелькнула было мысль подняться, тотчас же пройтись на улицу Боккадор и найти указанный дом, но с помощью благоразумного урезонивания я убедил себя воздержаться от исполнения этой затеи.

«Всегда быть корректным и никогда смешным», – вспомнил я девиз дядюшки де Тенси.

В конце концов, я все-таки заснул. Мне приснился престранный и пренеприятный сон. Я видел во сне женскую фигуру в желтом домино, под черной бархатной маской; она все ускользала от меня, а я неотступно гнался за ней. Наконец мне удалось поймать ее. Я страстно сжал ее в своих объятиях и сорвал маску, но – о, ужас! – предо мною очутилось деревянное лицо, заплесневевшее от веков. Тут вдруг само собой распахнулось желтое домино, и я увидел тело иссохшей мумии с отбитой левой грудью, тогда как на левой ноге не хватало большого пальца… Тут все спуталось, переменилось, и я заснул крепчайшим сном, без сновидений.