Тень каравеллы . Мой друг Форик или опаляющая страсть киноискусства - Владислав Крапивин

Дыра в заборе была забита новой желтой доской. С той стороны. И Майку я больше не видел.

Новая встреча случилась только через неделю, когда были уже каникулы.

Я гонял по тротуару колесо.

Сейчас уже не встретишь такую игру. Велосипеды-подростки и фабричные самокаты на пузатых колесах вытеснили ее из ребячьей жизни. Иногда только можно увидеть малыша-дошколёнка, бегающего за пестрым обручем по садовым дорожкам. Но это совсем не то.

А в те годы у каждого из нас, мальчишек, был верный железный спутник: колесо-гонялка. И каталка была. Это длинная толстая проволока с особым крючком на конце. Каталкой подталкивали колесо и управляли им. Кое-кто не расставался с колесом целыми днями. Идет мальчишка в очередь за хлебом или на базар: в одной руке сумка, в другой – каталка, и бежит впереди колесо, жужжит, касаясь крючка. Прохожие спокойно уступают дорогу: дело обычное.

Колеса были разные: обручи от маленьких бочек, кольца от каких-то механизмов и даже чугунные конфорочные круги от печных плит. Я владел плоским и широким кольцом от неизвестной машины. Внутренний край его был в мелких зубчиках. Очень удобно было тормозить: подцепишь каталкой – и намертво. Такие тонкие колеса любил не каждый: они легко проваливались в самые узкие щели тротуара. Но я мог прогнать кольцо по любой досочке и щелей не боялся.

Сейчас колесо заменяло мне самокат. Я присвоил ему имя «Олень», и мы носились от угла до угла. Ветер легко шуршал у щек, тротуар пружинил, колесо звенело, и жить было весело. Несмотря даже на Тольку.

Пробегая мимо Майкиных ворот, я украдкой поглядывал на них. Калитка была заперта, но я думал, что, может быть, Майка смотрит на меня в дырочку. А вдруг в самом деле смотрит?!

И наконец я добегался!

Получилось почти так, как я недавно мечтал. Ведь вперед-то я не смотрел, и колесо все-таки угодило в щель. Каталка зацепилась за кольцо, нога – за каталку, и я на полной скорости «сбрякал» на тротуар.

Ох и крепко же я стукнулся! Несколько секунд я лежал. Голова гудела. Потом, кряхтя, поднялся, сел и (представьте себе!) увидел Майку. Она шла ко мне по тротуару, и рядом с ней шел высокий старик с подстриженными усами.

Подняться на ноги я еще не мог и сделал вид, что полностью занят своими ссадинами.

Они подошли.

– Однако целый! – с некоторым удивлением заметил старик. – Руки и ноги на месте. И слезы не каплют. Если не каплют, значит, все в порядке. Так? – спросил он у Майки, а не у меня.

Майка хмыкнула и промолчала. Я из-под опущенных ресниц следил за ними. Старик это заметил.

– Интересно, – сказал он опять Майке. – Видать, это наш сосед. А не он это доску-то от ломал?

Майка жалостливо посмотрела на меня и улыбнулась.

– Ну что ты, дедушка! У него и силенок-то не хватит. Другой оторвал, большой и белобрысый.

Дед усмехнулся:

– Тогда я пошел! А ты?

– Иди, – сказала Майка. – Я скоро приду.

И чего ей надо? Шла бы вместе с дедом…

– Ну? – с интересом спросила Майка. – Что же ты не закинул его на трубу?

Она смотрела на меня даже без ехидства, а так, как смотрят взрослые на маленьких болтунов. И чуть улыбалась.

– Еще издевается! – мрачно сказал я. – Тут у человека рана такая…

Вывернув локоть, я показал «рану».

– Ой, беда… – насмешливо откликнулась она. – Плюнул бы на подорожник да прилепил бы. Вот и всё.

Нет, она не собиралась отрывать подол и торопливо перевязывать мои царапины. Не думала ронять прохладные слезинки и шептать ласковые слова.

Я сердито встал и с лязгом подцепил на крючок «Оленя».

– Обойдусь без твоих подорожников.

После этого надо было уходить. Гордо и независимо. Так, чтобы у нее от позднего раскаяния защемило сердце. Но у меня так не получилось. Боком и медленно я сделал первый шаг.

– Думаешь, мне жалко, что ли, было ту доску? – вдруг спросила она. – Просто не люблю, когда нахальничают.

– А я нахальничал?

Майка прищурилась:

– А зачем без спросу начал отрывать?

Любовь любовью, но кто же стерпит такие возмутительные слова?

– Без спросу! У тебя спрашивать, да?!

– А у кого? Раз это наш забор…

– Ваш?!

– А чей?

Ну что я в ней нашел, чтоб влюбляться? Треснуть бы каталкой по лбу, тогда узнала бы. Но нельзя трескать девчонок железными каталками. И я решил убить ее презрением.

– Ты, наверно, по правде дура, – сказал я. – Ну, пускай это был бы ваш забор. Мне, значит, надо было прийти и спрашивать: «Можно, я досочку оторву?» Что я, поленом стукнутый?

Майка была теперь не насмешливая, а даже немножко грустная.

– А ты бы все равно не пришел, – негромко сказала она. – Ты не знаешь, как у нас калитка открывается. Там надо за шнурок дернуть.

– Ну и дергай свой шнурок, – пробормотал я.

Она еще помолчала, отвернувшись, посмотрела зачем-то на свою калитку и тихо спросила:

– А хочешь, покажу, как открывается?

– Больно надо… Я к вам не собираюсь.

– Ну а если… А вдруг пойдешь?

– Доски просить, да? Мне они больше ни капельки не нужны.

– Ну… а если просто так? – сказала она, глядя в тротуар.

– Зачем? – охрипнув от неловкости, спросил я.

– Ну так… Поиграть…

Я подавил смущение и хмыкнул:

– «Поиграть»! Как играть-то?

– Ты разве никак не умеешь? – спросила она и глянула опять слегка насмешливо.

Я сказал обидчиво:

– Я-то по-всякому умею.

– А в «чапаевцев»? – И она пощелкала пальцами, будто гоняла по шахматной доске круглые деревянные шашки, которые изображали в игре всадников.

– Ха! – сказал я. Она, девчонка, еще спрашивает меня об этой игре!

– Давай? – сказала она.

– Ну давай, – небрежно согласился я. – Только гонялку домой отнесу.

Мы подошли к ее калитке. Майка показала, как дергать шнурок, и ушла. А я должен был отнести колесо.

Но сразу домой я не пошел. Я прижался носом к забору и смотрел в дырку от сучка вслед Майке. Как она идет к своему крыльцу. Вот она поднялась по ступенькам. Вот остановилась. Стоит и водит пальцами по перилам, будто что-то рисует…

Я оторвался от забора, потому что почувствовал спиной неприятный взгляд.