Путь к Эвенору - Джоэл Розенберг

Есть решение, подходящее к целой куче проблем: пусть этим занимается кто-нибудь другой.

И мне это решение казалось оптимальным. То, что я де­лаю, я делаю неплохо — но я не маг, я не люблю магии и считаю наиболее разумным держаться от нее подальше, ка­ков бы ни был ее источник.

— Это тебя пугает?

Когда моя жена говорит, что я не идиот, я не против.

— Разумеется, — сказал я. — Заработать себе репута­цию неуязвимого может каждый. Для начала лезешь в самое пекло и выходишь живым. Повторяешь это еще раз — и репутация готова. Еще несколько раз — и станешь легендой. Но слава не сделает тебя неуязвимым. Твое умение тоже зна­чения не имеет: всегда есть шанс, что не повезет. Если все время бросать кости, то в конце концов выбросишь несколь­ко раз подряд «змеиные глаза».

— Как было у Карла.

Я кивнул.

— Как было у Карла, у Джейсона Паркера, у Чака, как... как у нас всех когда-нибудь будет. Возможно.

Мы слишком долго не обращали на Нору внимания: она вылезла из своего закутка и принялась жевать мой башмак.

— Вот так, понимаешь, и возникла вся проблема.

Я очень осторожно, нежно, отпихнул щенка. В ответ она вцепилась в носок башмака и начала трясти его, как пес — крысу.

— Какая?

— Рабство. — Я наклонился, ухватил Нору за шкирку и подержал. — Вот ты воюешь с другим племенем — не важ­но, кто начал войну — и побеждаешь. Что ты сделаешь с выжившими? Устраиваешь поголовную резню, как принято у народа Чака? Отпустишь на все четыре стороны — Лелеять месть?

— На которую они имеют право.

— Кто бы спорил. Но дело не в этом. Имеют, не имеют но если ты позволишь им уйти, ты посеешь ветер. Итак, ты перебьешь их — всех до единого? Или примешь под свою руку?

А если примешь — сможешь ли ты принять их, как соб­ственных граждан, или членов племени, как ни назови? Ра­зумеется, нет.

Конечно, рабство — не единственный выход. Выбор ог­ромный — хотя бы и колонизация. После победы Бима Карл присоединил Холтун. Различия касались лишь доверия и по­ложения: Карл принял холтов под свою руку, пообещав им равные права в Империи — со временем.

— Значит, ты говоришь, что работорговцы, которые со­жгли мою деревню и захватили меня, когда я была еще дев­чонкой, были милейшими людьми. Просто их не так поняли. А я тебе рассказывала, как они вшестером, вшестером...

— Тише. — Я потянулся было к ней, но вовремя опом­нился. — Успокойся, Кира. Я говорю не о том, во что это превратилось. Я говорю о том, как это начиналось. — Я погладил щенка. — Может, из лучших побуждений?

Может быть, если предвидеть все последствия, лучше было позволить Тэннети просто безболезненно их прикон­чить.

Киру это не убедило. Губы ее сжались в прямую линию, а потом она отвернулась. Черт ее побери, вечно она от меня отворачивается!

— Кира, — сказал я. — Я никогда не прощу никого, кто причинял тебе боль. Умышленно или нет.

Я хотел обнять ее, приласкать, прижать к себе и сказать, что все будет хорошо, но такую ложь трудно сказать женщи­не, которая вскрикивает, едва ты ее коснешься.

Какой-то миг я гадал, чем все кончится. Случиться могло все от попытки ударить меня до пылких объятий.

Но она просто приподняла Ника — щенок засучил в воз­духе лапками.

— Я знаю, — холодно сказала она. — Ступай, Уолтер. — В ее голосе слышалась дрожь, но это потому, что я очень при­слушался. — Я побуду здесь. Тебе нужно поспать.

У меня расстройство сна стремится к максимуму — я так и не сумел заснуть опять.

Я и сам никогда не знаю, сколько правды в моих рассказах.

Вашингтон Ирвинг

Закон Словотского номер девят­надцать: «Когда рассказываешь исто­рию, эффект важнее правдивости».

Уолтер Словотский

Стах всегда клялся, что это было на самом деле, но в роду Словотских принято врать. Я лично в это не верю.

А история такова.

Однажды, когда я был совсем маленьким — лет трех или близко к тому, — Стах поставил меня на кухонный стол и отпустил руки.

— Прыгай, Уолтер, — сказал он. — Не бойся: я тебя подхвачу.

— Нет, не подхватишь, — заупрямился я. — Ты не ста­нешь меня ловить, и я упаду.

— Давай, Уолтер, давай. Я поймаю тебя. Честно. Некоторое время мы спорили — он протягивал ко мне большие руки, я упирался, понимая, что это какая-то провер­ка. И наверняка — подвох.

И все же я прыгнул. А он отступил, и я упал на пол. И расшибся.

Я лежал и плакал.

— Ты же обещал, что поймаешь!

— Это научит тебя не доверять никому, — сказал он.

Потом я много думал об этом. Поступок был жесток, а мой отец скорее отрезал бы себе руки, чем был жестоким со мной. Но сказать, что он это сделал, — дело иное. Ведь то, что он этим доказывал мне, было истиной: проживите доста­точно долго, и наверняка среди тех, кому вы доверяете — даже если таких немного, — найдется тот, кто предаст вас. Попросту даст вам упасть.

Они всего лишь люди; все люди ненадежны, даже я. Осо­бенно я.

Не лучше ли понять это в детстве, на примере, которого, может, никогда и не было, чем напороться на это тогда, когда это будет по-настоящему важно?

И не говорите мне, что ложь — всегда жестокость.

* * *

Джейсон нашел меня в фехтовальном зале в восточном крыле казарм. Светлое, полное воздуха место: одна стена по­чти целиком из распахнутых окон, вторая сияет белизной.

Я выбрал учебный меч и соломенную куклу, разогрел мышцы с годами это становится все нужнее и нужнее — и принялся отрабатывать выпады, заставляя мышцы бедер ра­ботать так, что они чуть не взвыли.

Как говаривал приятель моего приятеля: «После сорока остается себя только латать». Физически ты вроде бы еще в форме, тем более если поддерживаешь себя упражнениями на уровне — но организм неуклонно сдает. Мое правое ко­лено время от времени начинало ныть, хотя по-настоящему плохо мне становилось, только если я его перетруждал. И все равно — плохо. Я пробовал и лед, и тепло, и уже начал подумывать съездить в Питтсбург к пауканам выяснить, не сможет ли их лекарь как-то заговорить мой сустав.

— Поработаешь со мной? — спросил Джейсон.

Он был в белой свободной рубахе и таких же штанах, заправленных в сапоги. Добрая рабочая одежка.

— А в чем вопрос? Разве из меня песок сыплется? — Я указал на стойку с тренировочным оружием. — Давай. Вы­бирай игрушки.

— Спасибо.

Он взял пару поддельных терранджийских боевых жез­лов и напал на моего любимого противника — деревянный столб, от пола до потолка укутанный циновками. Блокировал воображаемый удар, парировал второй, потом выбил по за­кутанному дереву быструю глухую дробь.