Лицо неприкосновенное - Владимир Войнович

– От коровы человек произойти не мог, – убежденно возразилГладышев. – Ты спросишь – почему?

– Не спрошу, – сказал Чонкин.

– Ну, можешь спросить. – Гладышев пытался втянуть его вспор, чтобы доказать свою образованность. – А я тебе скажу: корова не работает,а обезьяна работала.

– Где? – неожиданно спросил Чонкин и в упор посмотрел наГладышева.

– Что – где? – опешил Гладышев.

– Я тебя пытаю: где твоя обезьяна работала? – сказал Чонкин,раздражаясь все больше. – На заводе, в колхозе, на фабрике – где?

– Вот дурила! – заволновался Гладышев. – Да какие ж заводы,колхозы и прочее, когда всюду была непрерывная дикость. Ты что, паря, не присвоих? Это ж надо такое ляпнуть! В джунглях она работала, вот где! Сперва надеревья лазила за бананами, потом палкой их стала шибать, а уж опосля и каменьв руки взяла…

Не давая Чонкину опомниться, Гладышев начал бегло излагатьтеорию эволюции, объяснил исчезновение хвоста и шерсти, но довести свою лекциюдо конца не успел – возле конторы наметилось шевеление, народ зашумел,сгрудился перед крыльцом. На крыльце стоял парторг Килин.

– По какому случаю собрались?

Свободно облокотясь на перила, Килин переводил взгляд своихмаленьких рыжих глаз с одного лица на другое, ожидая, пока все угомонятся истихнут. Люди переглянулись, не зная, как объяснить очевидное.

– Ну? – Килин остановил взгляд на бригадире полеводов. – Тычто скажешь, Шикалов?

Шикалов смутился, попятился, наступил на ногу Плечевому,получил подзатыльник и остановился с раскрытым ртом.

– Я жду, Шикалов, – напомнил Килин.

– Да ведь я… Да ведь мы… Так сообщение ж было, – обрелнаконец голос Шикалов.

– Какое сообщение?

– Вот тебе раз! – удивился Шикалов, озираясь как бы впоисках свидетелей. – Чего дурочку валяешь? Не слыхал, что ли? Было сообщение.

– Что ты говоришь! – Килин всплеснул руками. – Неужто былосообщение? И что ж в этом сообщении говорилось, что больше никому работать ненадо, а надо сбираться в кучу и создавать толпу?

Шикалов молча поник головой.

– И что за люди! – с высоты своего положения сетовал Килин.– Никакой тебе сознательности. Вам, я вижу, хотя б и война, только бы неработать. Всем разойтись, и чтоб через пять минут я здесь не видел ни одногочеловека. Ясно? Ответственность возлагаю на бригадиров Шикалова и Талдыкина.

– Так бы сразу и сказал! – обрадовался Шикалов привычномуделу и повернулся лицом к толпе. – А ну разойдись! Эй, мужики, бабы, поглохли,что ль? Кому говорят! Ты что стоишь, хлебальник раззявила! – Шикалов, выставиввперед волосатые руки, пихнул бабу с ребенком. Баба заорала. Закричал иребенок.

– Ты чего толкаиси? – попытался вступиться за бабу Курзов. –Она же с дитем.

– Иди, иди! – двинул его плечом Шикалов. – С дитем, не сдитем, каждый будет тут еще рассуждать.

Подлетел и маленький Талдыкин, набросился на Курзова, уперсяему в живот маленькими ручонками.

– Ладно, ладно, милый, – затараторил он скороговоркой. –Нечего зря шуметь, нервы тратить, пойди домой, отдохни, попей винца…

– А ты не толкайся! – все еще противился Курзов. – Неттакого закона, чтобы толкаться.

– А никто и не толкается, – ворковал Талдыкин. – Я толькотак шчекочуся.

– И шчекотаться закону нету, – упорствовал Курзов.

– Вот тебе закон! – заключил Шикалов, поднеся к носу Николаяогромный свой кулачище.

А Талдыкин мелкой шавкой носился уже среди прочегонаселения: то выныривая, то пропадая.

– Расходись, народ, расходись! – повизгивал он тонким своим,ласковым своим голоском. – Чего вытаращилися? Здеся вам не зверинец. В городехайте, там зверинец. А ты, дедушка, – схватил он Шапкина за рукав, – заснул,что ли? Топай отседова, ничего тут для тебя интересного нет. Твой интерес напогосте, понял? На погосте, говорю! – кричал Талдыкин в заросшие седым пухомдедовы уши. – Три дня, говорю, лишнего уже живешь! Топай, дедушка, переставляйсвои ножки. Вот так! Вот так!

Постепенно Шикалов и Талдыкин одержали полную победу надсвоими односельчанами. Площадь перед конторой временно опустела.

Указание парторга некоторых удивило. Оно удивило бы и егосамого, если бы не… Впрочем, все по порядку.

Около трех часов до того Килин и Голубев «сидели нателефоне», по очереди крутили ручку полевого аппарата. Председатель сменялпарторга, парторг председателя, и все без толку. В железной трубке что-тошуршало, трещало, щелкало, играла музыка, голос диктора повторял сообщение оначале войны, и какая-то женщина проклинала какого-то Митю, пропившего самовари ватное одеяло. Однажды ворвался сердитый мужской голос и потребовал Соколова.

– Какого Соколова? – спросил Голубев.

– Сам знаешь, – ответил голос. – Передай ему, если не явитсязавтра к восьми ноль-ноль, будет отвечать по законам военного времени.

Председатель только хотел объяснить, что никакого Соколоваздесь нет, но сердитый голос пропал, и неведомый Соколов, может быть, сам тогоне подозревая, уже готовил себя к трибуналу.

Уступив место парторгу, Голубев отошел в угол, открылметаллический сейф для секретных и денежных документов, сунул в него голову истал похож на фотографа, который сейчас скажет: «Спокойно, снимаю». Однаконичего подобного он не сказал. В сейфе послышалось негромкое бульканье, послечего Иван Тимофеевич вынул голову и обтер рукавом губы. Встретив осуждающийвзгляд парторга, он достал из сейфа амбарную книгу с какими-то записями,полистал без интереса и положил на место. «Плевать, – подумал он равнодушно, –теперь все равно. Война все спишет. Только бы скорее на фронт, а там – грудь вкрестах, голова в кустах – все по-честному». Правда, по причине плоскостопияИван Тимофеевич к военной службе был непригоден, но недостаток этот он надеялсяскрыть от комиссии.

Пока Голубев строил планы на будущее, Килин продолжал упорнокрутить ручку телефонного аппарата. В трубке было слышно все, что угодно, крометого, что было нужно.

– Алло, алло! – кричал он время от времени.

Кто-то сказал ему: «Съешь дерьма кило», но он не обиделся.