Невероятное паломничество Гарольда Фрая - Рейчел Джойс

Дождь бил по листьям, и они тряслись мелкой дрожью. Воздух пропах мягкой лиственной прелью, по которой ступал Гарольд. Приблизившись к флагу, он невольно съежился. Яркое цветное пятно оказалось вовсе не флагом. Это была футболка ливерпульской команды, надетая поверх деревянного креста.

Гарольду по пути уже встретилось несколько придорожных поминальных знаков, но ни один не растревожил его до такой степени, как этот. Он велел себе перейти на другую сторону шоссе и не глядеть, но был не в силах повиноваться. Его тянуло к кресту, как к чему-то запретному, на что нельзя смотреть. Вероятно, друг или родственник украсил крест рождественскими игрушками в виде елочек и искусственным венком из веточек падуба. Гарольд стоял и разглядывал увядший букет в целлофане, уже выцветший, и фотоснимок в пластиковом чехле. Мужчине, темноволосому крепышу, было, наверное, слегка за сорок. На его плече лежала детская ручонка, а сам он ухмылялся в объектив. «Лучшему папе на свете», — значилось на промокшей открытке.

Какого же панегирика заслуживал худший из пап?

«Пошел ты!» — шипел Дэвид. Ноги его не слушались, и он едва не слетел кубарем с лестницы. «Пошел ты!»

Чистым концом носового платка Гарольд стер дождевые капли с фотографии и отвел в сторону букет. Он двинулся дальше, и у него из ума не шла недавняя мама-велосипедистка. Гарольда занимало, когда же ее так накрыло одиночество, что она порезала себе вены и истекла кровью. Он гадал, кто нашел ее тогда и что сделал. Хотела ли она, чтобы ее спасали? Или ее вернули к жизни насильно — как раз в тот момент, когда она уже считала, что освободилась от всего? Гарольд жалел, что не сказал ей чего-то такого, что отбило бы у нее охоту повторять тот опыт. Если бы он утешил ее, может быть, она сейчас не занимала бы все его мысли. Как бы то ни было, он понимал, что, повстречав ее на пути и выслушав, он положил добавочный груз себе на сердце, но не ведал, сколько еще в силах принять и унести. Невзирая на боль в ноге и озноб, проникавший до самых костей, несмотря на сумятицу в голове, Гарольд все прибавлял и прибавлял шагу.

К вечеру он достиг окраины Тонтона. Домики, утыканные спутниковыми тарелками, теснились друг к другу. Их окна были завешены серым тюлем, а некоторые забраны металлическими жалюзи. Те немногие палисадники, что еще не успели закатать в бетон, были прибиты ливнем. Облетевшие с вишен лепестки, словно клочки мокрой бумаги, усеивали мостовую. Транспорт проносился мимо на такой бешеной скорости, что закладывало уши. Маслянисто поблескивали мокрые улицы.

В памяти Гарольда всколыхнулось воспоминание, которого он больше всего страшился. И обычно ему удавалось загнать его обратно, в самую глубь. Он попытался думать о Куини, но это не помогло. Тогда он выставил торчком локти, чтобы бойчее идти, и принялся переставлять ноги по булыжной мостовой с таким остервенением, что начал задыхаться. Но ничто не давало ему укрытия от того приснопамятного дня двадцатилетней давности, когда всему, всему пришел конец. Он увидел, как взялся тогда за дверную ручку, ощутил солнечное тепло на своих плечах, запах тлена в прогретом воздухе, услышал неподвижность тишины, бесповоротной и бессмысленной.

— Нет! — закричал Гарольд, отбиваясь от дождя.

И вдруг в икре ноги что-то взорвалось, словно кожу взрезали сбоку до самой мышцы. Шоссе накренилось, взбухая на глазах. Гарольд выставил вперед руку, желая что-то предотвратить, но в тот же самый момент его ноги подогнулись, и его неудержимо потянуло вниз. Он ощутил жгучую боль в ладонях и коленях.

Прости меня. Прости меня. За то, что я так тебя подвел…

Затем он почувствовал, что кто-то подхватил его под мышки и прокричал что-то о «неотложке».

Внезапный упадок сил у Гарольда привел к тому, что он рассек себе ладони и колени и ободрал оба локтя. Женщина, поспешившая к нему на выручку, заметила его из окна ванной. Она помогла Гарольду подняться на ноги, собрала все, что рассыпалось из его пакета, затем перевела через дорогу, пытаясь голосовать проезжавшим машинам. «Доктора, доктора!» — выкрикивала она. В доме женщина усадила Гарольда в удобное кресло и ослабила на шее галстук. В комнате было не прибрано и прохладно, телевизор стоял наискось на упаковочной коробке. Рядом, за закрытой дверью, заливалась лаем собака. С собаками Гарольд никогда не находил общего языка.

— Я разбил что-нибудь? — спросил он.

Женщина ответила, но он не разобрал что.

— Там была банка с медом, — вдруг встревожился Гарольд. — Она цела?

Женщина кивнула и нащупала у него пульс. Прижала пальцы к запястью Гарольда и, затаив дыхание, стала считать, устремив взгляд прямо перед собой, словно разглядывала что-то по ту сторону стены. Она была молода, но ее лицо казалось изможденным трудностями, а треники и толстовка были ей явно велики, словно позаимствованы у кого-то. У мужчины, вероятно.

— Мне не нужен врач, — хриплым шепотом произнес Гарольд. — Пожалуйста, не звоните в «неотложку» и не вызывайте доктора.

Гарольд совсем не радовался, что попал сюда. Он не хотел отнимать время у хозяйки, не хотел привязываться к очередному встречному и боялся, как бы женщина не отправила его домой. Его тянуло поговорить с Морин, но он опасался, что не сумеет подыскать таких слов, чтобы не встревожить ее. Гарольд корил себя, что не устоял на ногах. Надо было держаться и идти дальше.

Молодая женщина подала ему чай в кружке, повернув ее ручкой к Гарольду, чтобы он не обжег пальцы. Она что-то говорила ему, но он не мог вникнуть в смысл ее речи. Вместо этого он попытался улыбнуться, словно все понимал, но женщина пристально поглядела на него, ожидая ответа, а потом повторила, несколько громче и медленнее:

— Какого черта вы бродите под дождем?

Теперь он расслышал, что она говорит с акцентом. Скорее всего, восточноевропейским. Гарольд и Морин читали о таких людях в колонках новостей. Там говорилось, что они едут сюда ради пособий. Меж тем лай собаки за дверью понемногу переходил в вой дикого зверя, бросавшегося всем телом на дверь своей временной темницы. При освобождении он грозился укусить хотя бы одного из них. Про подобных собак тоже писали в газетах.

Гарольд заверил хозяйку, что, как только выпьет чаю, сразу отправится дальше. Он рассказал ей свою историю, и она молча выслушала его. Вот почему он не должен задерживаться и обращаться к врачу: он дал Куини обещание и не может ее обмануть. Гарольд отхлебнул из кружки и поглядел в окно. Вид заслонял толстый древесный ствол. Его корни, вероятно, подтачивают фундамент, а крона нуждается в стрижке. За окном был слышен гул часто проносящихся мимо машин. Мысль о возвращении на улицу переполняла Гарольда ужасом, но выбора не было. Он перевел взгляд на молодую женщину — она по-прежнему без улыбки разглядывала его.

— Херовые у вас дела, — произнесла женщина равнодушно и без всякого осуждения.

— О да, — откликнулся Гарольд.

— Башмаки у вас херовые. И весь вы. И очки. — Она показала ему две половинки от очков для чтения, держа их в обеих руках. — Как ни крути, все у вас херово. И как вы намерены добираться до Берика?