Рецепты идеального брака - Мораг Прунти

По пути к машине я решаю изо всех сил попытаться устроить все по-своему.

Нам ехать всего десять минут, и пять из них я обдумываю, что мне сказать. Мне потребуется две минуты, чтобы это сказать, и еще минута Дэну на то, чтобы обдумать, как на это реагировать, и еще две минуты на обсуждение и принятие решения.

Я решаю выразить свое желание завуалировано и дипломатично, вроде:

— Мне неловко оттого, что мы столько времени проводим в доме твоей матери.

— Почему?

Он просто агрессивно туп. Мы уже говорили об этом раньше, поэтому он просто вынуждает меня сказать то, что я думаю на самом деле: «Я ненавижу твою мать!»

— Не то, чтобы мне не нравилась твоя мама, Дэн, но…

Ух, ты. Но это не совсем то, что я имела в виду.

Лицо Дэна искажается гримасой обеспокоенности, но вдруг меня как громом поражает: да пошел ты на хрен со своей чертовой мамочкой. Эта несчастная старая корова подло со мной обходилась. Она призывает нас к себе каждое чертово воскресенье, а потом три часа меня игнорирует. Она делает это убогое, саркастичное лицо, когда я преподношу ей пироги и канапе, да какого черта я вообще это делаю, и обычно уходит, чтобы я почувствовала себя куском дерьма. Я ее ненавижу, и тебя я ненавижу — ты — слабак, глупая обезьяна, которая не может вести себя с ней должным образом, но больше всех я ненавижу себя за то, что ВЫШЛА ЗАМУЖ В СЕМЬЮ ЭТОЙ УЖАСНОЙ ЖЕНЩИНЫ!

Но прежде чем я успеваю облечь свою злость в более приемлемые слова, которые могла бы произнести, Дэн подъезжает к дому своей матери.

— Но что? — спрашивает он.

Вот подлец! У меня внутри все закипает, по я ничего не могу с этим поделать! Я не могу дать себе волю, здесь в машине, возле дома его матери. Мне просто нужно собраться, запрятать раздражение внутрь, пережить следующие несколько часов, а потом поехать домой и высказать мужу все, как есть. Потому что я никогда больше не буду иметь дела с этой притворно счастливой развалившейся семьей.

Я надеваю резиновую улыбку и отвечаю нараспев:

— Ничего!

Потом я отстегиваю ремень безопасности, выхожу из машины и позволяю Дэну следовать за собой по пути к дому. Дверь открывает Ширли.

— Привет, ребята! — говорит она, моргая завитыми ресницами. Потом она смотрит на моего мужа и произносит: — Привет, Дэн.

Дэн в восторге, а во мне снова закипает ярость оттого, как легко он может забыть о том, что мы чуть не поссорились.

Они все там, тихо сидят перед телевизором. Помимо членов семьи в доме находится пара средних лет, которую никто не удосуживается меня представить, и женщина в блестящих брючках-капри, с волосами, выкрашенными в оранжевый цвет, которая может быть только подругой Ширли.

— Это Кэндис. — Ширли тыкает ногтями в ее направлении. — Ее муж только что ушел от нее к ее сестре.

Кэндис изрекает:

— Вот шлюха.

Но я так понимаю, что она имеет в виду свою сестру, а не меня.

В этот момент я не хочу быть среди этих людей. Не думаю, что смогу вынести их. Нужно чем-то себя занять и не садиться.

Поэтому я направляюсь прямо на кухню, чтобы приготовить кое-какую еду, которую я прихватила с собой. Это занимает меня и позволяет мне не присоединяться к молчащей перед телевизором публике. На кухне у Эйлин непросто разобраться что к чему, и она как обычно смотрит на меня с отсутствующим видом и пожимает плечами, когда я бодро заявляю:

— Принесла кое-что пожевать, Эйлин, ты не возражаешь?

Это длится так долго, что я едва могу это вынести. По телевизору показывают передачу про спорт, и я слышу, как мужчины выкрикивают обычные по случаю подбадривания и насмешки.

Я растягиваю процесс настолько долго, насколько могу, так что у меня уходит сорок пять минут на то, чтобы намазать хлеб, замешанный на соде, томатной пастой, положить на него нарезанную пармскую ветчину, накрошить козьего сыра и сбрызнуть маслом. Эйлин ни разу не обернулась ко мне, пока я работала, чтобы ободрить меня или из любопытства. Она просто продолжает вытряхивать свои мешки замороженных «лакомых кусочков» на металлические подносы.

Изо всех сил стараясь сохранить свое вынужденное блестящее чувство юмора, я начинаю обходить гостей. Дэн берет один бутерброд, запихивает его в рот, даже не оторвавшись от телевизора, Анна хихикает и выдает «спасибо», но выглядит неуверенно, словно не знает, как подступиться к этой странной еде; ее муж берет один бутерброд и откладывает его в сторону, но вот сюрприз, огрызнуться меня вынуждает Ширли.

— Ой, нет, — заявляет она, отталкивая меня ладонью, будто я — официантка, — ненавижу этот комковатый ирландский хлеб.

Если бы я специально искала человека, на ком могла бы сорвать свою затаенную злобу, я не нашла бы более достойного кандидата для этого, чем Ширли Маллинс.

Это было, как будто все обиды, которые мне когда-либо наносили: начиная от «крутых девчонок» в школе, смеявшихся над моими «вареными» джинсами, и заканчивая отрицательной рецензией три года назад, — всплыли и перемешались с моими сомнениями по поводу Дэна и моей ненавистью к его семье. Как будто все эти гадкие ноющие гномы, которых я прятала в себе, обрядились в свои самые яркие, кричащие наряды и начали карнавал. Их девиз был: «ПРИШЕЛ ЧАС РАСПЛАТЫ!» — и вот меня прорвало.

Я точно не помню, что я тогда наговорила (я стерла это из памяти), но могу сделать достаточно точное предположение на основании того, что назревало в моей голове весь вечер. Я начала с того, что назвала Ширли тупой шалавой, и обвинила ее в том, что она подбивает клинья к Дэну. Я не знаю, откуда это взялось во мне, я не думала, что это задевает меня настолько, что я могу выйти из себя. Я швырнула поднос с бутербродами на пол, обозвав собравшуюся группу «неблагодарными невеждами». Когда я посмотрела на себя со стороны и поняла, что только что вышла из себя в присутствии толпы чужих родственников и трех своих, я превратилась в девочку-подростка и закричала: «Катитесь к черту, валите на хрен», — просто так, не обращаясь к кому-то конкретно, схватила сумку со стола и вылетела из дома.

Дрожа, я шарила в сумке, молясь, чтобы Дэн, как обычно, уронил туда ключи от машины. Когда я завела машину и через пять минут уехала домой, я знала, что все копчено, и думала: «СКАТЕРТЬЮ ДОРОГА, ВЫ, КУЧА ГРЯЗНЫХ УРОДОВ».

Но, когда я приехала домой, злобная дрожь сменилась кошмарным осознанием того, что я наделала.

Я лежала на нашей кровати и рыдала в подушку, как безутешный ребенок.

Брак должен был стать ответом на все вопросы: расцветом зрелой любви. Считается, что он полон достоинства, уважения, поддержки, заботы. Брак не легкое дело, но он точно не должен быть и настолько трудным.

В тот вечер я поняла, что вообще не знаю, каким должен быть брак. Но я была достаточно уверена, что не таким, как мой.

Не могу сказать, что чувства, которые я питала к отцу, можно было назвать любовью. Я боялась его, но еще хуже страха было то, что я его понимала. Я чувствовала себя в ответе за его злость и виноватой в его горестях. Был ли он тихим и мрачным, или шумным и агрессивным, я всегда ощущала, что от меня зависело, станет ли ему лучше.