Трудности белых ворон - Вера Колочкова

«Взгляд ее то манил, втягивал в себя, как в глубину, то смотрел зорко и проницательно. Он заметил еще появляющуюся по временам в одну и ту же минуту двойную мину на лице, дрожащий от улыбки подбородок, потом не слишком тонкий, но стройный, при походке волнующийся стан, наконец мягкий, неслышимый, будто кошачий шаг…»

« А еще у Шурочки где–то есть длинная до полу юбка с эдакими расфуфырами по подолу, и белая кофточка с открытыми плечами…» — вспомнила она, снова направляясь в комнату матери. Натянув на себя Шурочкины вещи, снова подошла к зеркалу, изо всех сил стараясь ступать по–кошачьи и «волноваться станом». Ей и правда было комфортно в этом образе. Как будто она всю жизнь и была только этой самой барышней Верой…

В эту минуту и разлился по квартире трелью дверной звонок. Подмигнув лукаво своему новому образу, Люся плавно двинулась в прихожую. « Вот сейчас Молодец–Гришковец удивится!» — подумала она , широко распахивая дверь. И застыла на месте, так и не сообразив убрать с лица загадочную Верину улыбку.

— Глеб?! Откуда ты?

— Привет, Люська. Чего это с тобой? Не узнать совсем… — хмуро проговорил Глеб, опираясь рукой о дверной косяк и рассматривая ее с головы до ног удивленными глазами. – Чего это ты вдруг вырядилась, а? Смешно как…

15

— Уф, чуть не опоздал… Здравствуйте, попутчиками будем…

Петров тяжело плюхнулся на вагонную полку, снял с головы старую кожаную кепочку, провел тыльной стороной ладони по мокрому лбу. Сидящая напротив женщина улыбнулась ему сочувственно и, выглянув в открытую дверь, озабоченно позвала:

— Илья! Ты здесь? Слава богу… А то поезд уже пошел…

— Ой, ну куда я денусь, чего ты? – заглянул в купе долговязый и по–юношески прыщавый парнишка. – Прямо как с маленьким…

— Сын? – мотнув головой в его сторону, улыбнулся женщине Петров.

— Сын, — кивнула женщина. – Илья… А меня Тамарой зовут. А вас?

— А я Дмитрий, в народе – Митя. Значит, втроем едем? Вы где выходите?

— Да мы до конца… А вы?

— И я! И мне тоже вот в Екатеринбург срочно понадобилось. Сын у меня там. Тоже Илья, кстати…

За суетой купейно–постельного благоустройства, переодеванием, последующим дружным чаепитием с обязательными взаимными уговорами съесть взятые в дорогу скоропортящиеся продукты незаметно прошло время, синие сумерки быстро перекочевали в слабо разбавленную убывающей луной ночную темень.

Юный прыщавый Илья вдохновенно посапывал во сне на верхней своей полке, свесив длинную руку почти до самого столика, за которым засиделись за бутылкой красного сухого вина Тамара с Петровым.

— Хороший у вас мальчишка, Тамара! – улыбаясь, поднял вверх на него глаза Петров. – Спокойный такой, рассудительный, прямо готовый уже маленький мужичок!

— Так а у всех почти матерей–одиночек дети рано взрослеют… — вздохнула протяжно Тамара. – Вы не замечали разве? У нас ведь особого рода единение со своими детьми, может, где–то болезненное даже. Понимаете, у нас грусть общая, неделимая , одна на двоих — грусть по отсутствию отца и мужа… И счастье одинокого материнства – оно тоже особое, знаете ли, тихое такое и разумно–укромное…

— Значит, тяжело одной сына растить?

— Да нет. Тяжело – это не то слово. Просто страхов больше.

— Каких, Тамара?

— Ну, избаловать боишься, залюбить совсем боишься, эдипова комплекса боишься…Да всего на свете больше в два раза боишься!

— А его отец…

— А нет у него отца! Я его для себя родила. Он и не знает даже о его существовании…

— Почему?

— А зачем? У него своя семья, и пусть себе живет в ней и радуется!

— Обижаетесь на него?

— Нет, что вы! – удивленно засияв глазами, засмеялась Тамара. — Какие такие обиды…

Она отвернулась вдруг к окну и замолчала, словно не желая делиться со случайным попутчиком своей внутренней радостью. И вообще – не объяснишь же каждому встречному причину этой самой радости, и не растолкуешь того, что иногда и одной, даже самой короткой встречи хватает, чтоб нести в себе это ощущение счастья от жизни, какой бы она ни была трудной и как бы тебя ни жалели за эту твою женскую неустроенность…

Неустроенной себя Тамара никогда не чувствовала. Жила и жила себе, наблюдая, как половина из так называемых «устроенных» женщин играет в эту свою «устроенность», теша себя и обманывая других видимостью любви да заботы, а другая половина до такой степени все силы свои тратит на цепляние привередливую, такую ненадежную эту «устроенность», боясь ее потерять, что становится намного несчастнее самой что ни на есть распоследней неустроенной. Только вот насчет попутчика своего Тамара ошиблась. Он бы ее радость очень даже понял. Не разглядела она его, не разговорилась пока…

— А все же, Тамарочка… Почему отцу–то про сына не сказали? — Настырно продолжал допытываться Петров даже с какой–то обидой, будто лично заинтересован был в этом вопросе. Хотя, конечно же, и в самом деле заинтересован был…

— А подарок я ему такой сделала, понимаете? Чтоб комплексом вины всю жизнь не мучился.

— Благородно, значит, поступили?

— Ну да! А что?

— Да не нужен ему вовсе такой подарок, Тамара! Вы что! Вы его не одарили, вы его наказали этим неведением на всю оставшуюся жизнь. И сына своего тоже наказали! – горячо и гневно заговорил Петров, заблестел возбужденно глазами.

— Ну, знаете ли, Митя, не вам об этом рассуждать.

— Мне! Вот как раз только мне об этом и рассуждать! Я ведь к такому же вот Илье еду… Толькой мой постарше вашего будет. И тоже о нем не знал ничего. А он взял да сам ко мне прикатил…

— Правда?! – ахнула Тамара, закрыв ладонью рот и откинувшись чуть–чуть назад. – И что вы?

— Да что я… Я ж не знал ничего! Растерялся, как идиот последний. Представляете – отпираться начал. Сейчас как вспомню – так охота самому себе в глаз заехать! Даже думать об этом больно.

— Да ладно… Чего вы? Раз в самом деле не знали…

— Да, не знал. Не виноват. А что это меняет–то? Нет никакой разницы, кто виноват, кто

нет …Понимаете, он без меня вырос. И тоже, как вы говорите, в этой общей с матерью грусти. Неправильно это. Не должно так быть. Никому не позволено обрывать эти тонкие ниточки, нету у вас, у женщин, никакого такого права …

— Ой, да ладно вам! Мужики в большинстве своем сами от отцовства своего убегают – попробуй, догони!

— Так пусть лучше убегают, чем вообще ничего о нем не знают! У них, по крайней мере, хоть шанс есть поумнеть вовремя.

— Ладно, согласна. Ну, а дальше–то что? Вот приедете вы к сыну, а дальше? Что изменится–то?

— Да ничего и особенного, в общем. Посидим, посмотрим друг на друга…