Ожившие кошмары - Павел Владимирович Рязанцев

что-то е. ест… — пробормотала Рина едва слышно.

— Н..несм..о..о..три… — шепотом ответила я. — Н. нель. зя…

Вновь позади что-то хлюпнуло. Кто-то двигался. Неровно, шатко, будто с трудом удерживаясь на ногах. Все ближе… Я слегка приоткрыла глаза. Вокруг было темно. Даже слишком. Кто-то глубоко выдохнул. Слегка повернув голову в сторону, я бросила быстрый взгляд назад. Что-то ползло на нас. Огромное и темное.

Я резко отвернулась. Мое сердце колотилось о ребра, в горле застрял сухой комок. Мне хотелось разрыдаться и бежать отсюда со всех ног. Но они словно увязли в этой жиже.

Дробный стук сделался громче, и я плотнее сомкнула челюсти. Однако звук не утих. Рядом все так же громко стучали зубы Рины. Я приоткрыла глаза, чтобы отыскать ее руку, но когда повернула голову, увидела лишь пустоту. Ее не было! Но стук… все продолжался. Мой желудок скрутило, и я начала медленно оборачиваться.

За спиной густела тьма, а на ближайшем дереве развевалась белая ночная рубашка. Я вдруг поняла, что это все еще стучат мои собственные зубы. Я опустила взгляд на тропу. На красной размягченной тропинке виднелись две пары следов, уходящих глубоко в лес.

Я в ужасе отшатнулась. Из леса на меня дохнуло гнилой вонью, и я бросилась бежать. Прочь от леса, мимо церкви и прямо к домику священника. Я барабанила в дверь так громко, что сама оглохла от собственного шума. А когда та распахнулась и на меня уставились испуганные глаза отца Генри, я смогла выдохнуть лишь:

— Там… Р-р-ина… в лес… — и упала без памяти.

IV

Ее так и не нашли. Вооружившись факелами и ружьями, слуги обследовали лес всю ночь и следующее утро, но не обнаружили даже виденных мною следов. Лишь белая рубашка так и колыхалась на ветру.

Я пролежала в лихорадке почти два дня, то погружаясь в тяжелый липкий кошмар, то снова выныривая из него. Мелькали встревоженные лица, слышалось мерное бормотание молитвы, пахло травами, а в горле было сухо и горько.

На третий день кошмары, наконец, отступили. Тело больше не горело от жара, хотя было еще раздражающе слабым и шатким. Когда я встала, ноги тряслись, а комната в глазах качалась и плыла, но я упорно заставляла себя двигаться.

Я помнила ту ночь четко и ясно. Каждый шорох, каждый стук, каждый порыв ветра. Они возвращались ко мне во снах. Вот только в них я так и стояла на краю тропинки, ощущая скользящее движение за своей спиной, чье-то дыхание на затылке и неразборчивый шепот в ушах, напоминающий шуршание листвы. Я не могла повернуться или убежать. Мои ноги обвивали древесные корни, и стоило хоть немного пошевелиться, как они стискивали меня крепче.

Но был и еще один сон. Странный и уплывающий, как далекое воспоминание. Мне тоже виделся лес, вот только в лицо светило яркое солнце, тепло проливалось на плечи и шею, а рядом раздавался звонкий смех девушек. Я смотрела в гущу леса, в его сомкнутые ветви и затемненные уголочки и… Сон обрывался, не давая ничего разглядеть. Но что-то было там, среди деревьев, но мне никак не удавалось его… вспомнить. Этот день мне был знаком. Такой же обычный и похожий на все дни в пансионе. Вот только… Что-то обеспокоило меня в тот день, притянуло взгляд, но воспоминания разбегались, не давая ни одной подсказки.

И теперь, поднявшись с постели и вновь разглядывая из окна густеющий лес, я думала: «А что если Рина тоже заметила что-то в тот день? Что если ей удалось вспомнить? И что если она поплатилась за это?»

Меня не выпускали из комнаты до самого вечера. Мой рассказ о той ночи довел наставницу Доррис до глубокого обморока, а мадам Бернадин — до иступленной ярости. Она ни на грош не поверила моим словам и решила, что мы просто две маленькие дурочки, которые пытались сбежать из пансиона. И как только уверилась, что я вполне могу держаться на ногах, то тут же отхлестала меня палкой.

После ужина она нарочно собрала всех в общей зале, пригласив туда и слуг, и отца Генри, и, прочитав длинную поучительную проповедь, принялась бить меня со всей силы. Никто и не подумал остановить ее. И я мрачно оглядывала всех собравшихся, крепко стискивая зубы и стараясь сдержать стоны боли. Это нечестно! Я не заслужила такого наказания, почему никто не скажет ей об этом?

Она успокоилась, лишь когда на одежде показались алые пятна, довольно кивнула и велела мне стоять на месте до самого утра. Клянусь, в тот момент я жалела, что лесной дух не забрал ее вместо Рины.

Девушки расходились, некоторые даже осмелились бросить на меня сочувственные взгляды. Конечно же, они не могли мне помочь. Но я все равно горела от злости. Слуги тушили свечи, и темнота выползала из уголков комнаты и растекалась по стенам и полу, пробиралась к моим ступням и поднималась все выше и выше, до самого горла, словно хотела утопить.

Последним из комнаты выходил отец Генри, унося с собой одинокую горящую свечу. Я бросила на него обиженный взгляд и процедила сквозь зубы:

— Зачем вы оболгали и опозорили меня?

Он замер и медленно повернулся, округляя глаза:

— О чем ты говоришь, девушка? — он нахмурился. — Я служу Богу, а ложь — это путь к дьяволу.

Я раздраженно отмахнулась, вовсе не думая о приличиях.

— Вы сказали Рине, что я порочная… Что я приходила к вам однажды, чтобы…

Он скривился и взмахнул рукой, чтобы я остановилась.

— Я уже отпустил твой грех, незачем поминать его снова.

У меня аж рот приоткрылся от возмущения.

— Но… Но ничего подобного не было!

Его глаза округлились еще больше:

— Путь к искуплению лежит через осознание своих грехов. Я думал, ты уже во всем раскаялась! Ты так усердно молилась и каялась. Что ты мне сейчас говоришь?

У меня затряслись руки. Но не от злости, а от нахлынувшего страха.

— И когда же это произошло, отец Генри? — выдавила я.

— Нужно раскаяться и…

— Пожалуйста! — воскликнула я. — Думается, лихорадка что-то сделала с моими воспоминаниями.

Он молча уставился на меня, глаза его сузились, губы крепко сжались. Он смотрел долго, ничего не говоря, а потом вдруг улыбнулся и мягко произнес:

— Вот видишь, Сара, твое раскаяние было таким глубоким, что Бог освободил тебя от воспоминаний о твоем позоре. Вот и я забуду. Благословляю тебя на новое испытание. Выдержи его как подобает. — И вышел, оставив меня в темноте и одиночестве.

* * *

Первый час пролетел быстро