Охотник за судьями - Кристофер Тейлор Бакли

Такое доверие короля к Монтегю удивляло тем сильней, что Монтегю был страстным антироялистом. Он преданно служил Кромвелю и протекторату. Но после смерти Кромвеля и упадка парламента Монтегю был в числе первых, кто снесся через Узкие Моря с королем-изгнанником. Стойкие монархисты роптали на эту, по их мнению, неприличную гибкость хребта. Но со временем они признали, что Монтегю действовал из любви к родине, а не из желания сделать карьеру. Его трудно было не любить и еще трудней было ненавидеть. Он был порядочным, обаятельным человеком — «отличным парнем».

Но его любовная связь с совершенно неподобающей миссис Бек стала подлинной катастрофой! Его репутация при дворе и среди лордов утонула, как камень, — камень, который, однако, в своем погружении все еще не достиг дна. Люди, выражая презрение, уже не считали нужным понижать голос. Миссис Бек открыто именовали «этой куртизанкой». Мучительней всего для Пипса были боль и стыд, навлеченные интрижкой Монтегю на женщину, которой Пипс был предан до преклонения: Джемайму Монтегю, мать десятерых (!) детей лорда.

Пипс стоял у дверей довольно скромного дома в Челси и набирался храбрости. Он сделал глубокий вдох, подбадривая себя мыслью, что явился в это убогое жилище не милости клянчить у лорда. Нет. Он пришел с благородной миссией. Он пришел просить адмирала, чтобы тот уговорил короля не начинать войну с Голландией.

Пипс попал в переплет. Он не мог открыть, что прочел секретные послания Даунинга Николсу. Он не мог также отправиться к своему начальнику в Морском ведомстве, герцогу Йоркскому, лорду-адмиралу, брату короля. Ведь тот был главой сторонников войны.

Но как делопроизводитель флота Пипс лучше всех знал, что флот совершенно не готов к войне, которую непременно спровоцирует миссия Николса.

И еще одна важнейшая причина заставляла Пипса не желать войны между Англией и Голландией: братец Балти.

Если разразится война, Новая Англия станет одним из театров военных действий. А где-то там, в Новой Англии, сейчас бродит его беспутный шурин. Сколько проживет этот невинный дурачок среди лязга стали и грохота пушек? По расчетам Пипса — минут десять. И что тогда? Пипса передернуло от одной мысли. Ему представился гнев жены — неутолимый, неукротимый, неумолимый и вечный. (Недаром Элизабет наполовину француженка.) Она прочно возложит вину за смерть Балти на мужа. Обвинения и упреки будут его уделом в супружеской жизни до последней буквы вписанного срока. Пипс как наяву слышал причитания жены и треск посуды, разбиваемой о стены дома. «Monstre![33] Зверь! Ты убил моего милого Балти! Я устрою тебе на этом свете такое, что ад покажется раем!»

Смерть Балти, как траурный колокольный звон, возвестит конец семейной жизни, которая была Пипсу мила, несмотря на его частые измены. Он мог веселиться со шлюхами и блудницами, забавляя грешную часть тела, но сердце его хранило верность пятнадцатилетней бесприданнице, на которой он женился десять лет назад. Их брак порой так штормило, что бури Атлантики в сравнении казались нежными зефирами, но преданность Пипса жене не ослабевала.

В этот грозный час Пипсу не к кому было прибегнуть, кроме прелюбодея-родича, адмирала Узких Морей.

Балти открыл глаза и понял, что умер. Скорбь от этого открытия несколько смягчило созерцание красоты склонившегося над ним ангела. Ангел был так прекрасен, что сердце разрывалось (хотя, конечно, в раю сердце разорваться уже не может). Какое счастье — обнаружить, после всех обещаний, слышанных с амвона и читанных в Писании, что Небеса и впрямь существуют.

Но тут Балти подумал: а он-то чем заслужил сюда попасть? Он не слишком грешил при жизни, но и образцом христианской добродетели тоже не был.

Он вгляделся в лицо ангела. У ангела были золотые волосы. Как умно со стороны Бога сделать ангелов златовласыми! Этот ангел кого-то напоминал Балти. Кого? Ах да, девушку-квакершу. Да, сходство поразительное.

Балти приподнял голову. Резкая боль пронзила ее, словно в череп загнали гвоздь.

Боль — в раю?

Ангел заговорил:

— Лежи смирно. Тебе знатно прилетело по черепушке.

Он захлопал глазами и огляделся. Ведь кругом должны быть облака? И другие ангелы? Но рай оказался довольно заурядным: стены из бревен и глиняных заплат; балки потолка; маленькое оконце.

— Ты много крови потерял.

— Где я… что это за место?

— Ш-ш-ш.

— Ханкс! Он…

— Он в соседней комнате. Бартоломью с сыном нашли тебя и его прошлой ночью под утесом. Мика, это мальчик, отправился за врачом. Бартоломью решил, что лучше не звать врача из Нью-Хейвена, так что Мику отправили в Милфорд.

— На нас… напали.

— Не разговаривай. Отдыхай. Здесь ты в безопасности. Бартоломью принял меры на случай, если они вернутся.

Открылась дверь. Вошла плотная женщина, явно привыкшая командовать.

— Очнулся? Хвала Господу. — Она обратилась к Балти: — Этим вы обязаны только ее молитвам. Вы промочили кровью три мои лучшие подушки.

Миролюба Кобб приподняла повязку с головы Балти и вгляделась в рану.

— Чисто насквозь, до черепа.

— Я компенсирую вам стоимость подушек, мадам.

— Забудьте о подушках. Чего вас занесло туда наверх? Вам что, делать нечего, кроме как шататься по индейскому кладбищу?

Балти застонал:

— Ну почему все сразу решают, что мы грабили могилы?

— Тогда что вы там делали?

— Охотились.

— Охотились? Ха! Либо вы от этой дырки в голове поглупели, либо глаголете неправду.

— Охотились за цареубийцами.

— Поглупел. Побудь с ним, душа моя. Старайся, чтобы он не засыпал, пока не вернется Мика с врачом. Я побуду со вторым.

Миссис Кобб взяла Балти за руку и похлопала сверху ладонью другой руки.

— То, что вы для нее сделали. Благослови вас Господь за это. — И она удалилась.

— Кто сия мегера?

— Миссис Кобб. Миролюба Кобб.

— Миролюба? Ха. Госпожа Дракониха. А вы-то что тут делаете?

— Моя хижина недалеко отсюда. Мы с мужем работали у Коббов. Когда я пришла сегодня утром, то узнала, что ты и полковник Ханкс тут. Почитать тебе Писание?

— Это еще зачем?

— Мистер Сен-Мишель, ну и вопрос. — Она улыбнулась.

— Зовите меня Балти. Можете начать мне читать, когда я стану умирать. Впрочем, у меня так болит голова, что это может случиться в любую минуту. Почему квакеры всем говорят «ты» и «твой»?

— Если бы ты знал Писание, мистер Балти, то знал бы почему.