Брачные узы - Давид Фогель

В этот момент, как обычно не постучав, в комнату вошла старуха-квартирохозяйка. Гордвайль продолжал лежать где лежал.

— Молодая госпожа уже ушла?! — спросила старуха, хотя и видела, как та уходила. — Достойная у вас жена, господин Гордвайль! — продолжала она, остановившись над ним. — Очень достойная женщина, пс-с! Я всегда вам говорила, порядочный человек должен жениться. Вдвоем не то, что одному, ай-ай-ай! Если бы мой дорогой муж, покойник, был сейчас жив, чего бы мне недоставало? А без него, покойного, чего я стою теперь? Немощная одинокая старуха — с души воротит, пс-с-с!

— Может быть, у вас найдется шиллинг одолжить мне, фрау Фишер? — вырвалось вдруг у Гордвайля, и он привстал на диване.

— Я слышу, господин Гордвайль, я все слышу, не кричите так! Сейчас принесу. Вы такой порядочный человек!

Она вышла и принесла шиллинг. Прибираясь в комнате, она болтала без умолку обычным своим несносным шепотом, пока не ушла наконец.

Гордвайль оставался в комнате еще немного, затем умыл лицо, словно пытаясь смыть с него какое-то пятно, взял трость и вышел вон.

Выйдя на улицу, Гордвайль почувствовал, что ему стало немного легче. Гнетущее воспоминание о событии, унизительном в самой своей основе, завладев всеми его помыслами еще дома, оставалось с ним и сейчас, трепеща и прорываясь в сознании при каждой возможности, — и, однако, здесь, на улице, где бал правил роскошный осенний день, пронизанный солнцем, острота его немного притупилась.

Было немного за полдень. Закрытые магазины и склады и редкие прохожие на улицах придавали городу особое, небудничное выражение. Казалось, что улицы его были подметены с особенным тщанием и с чрезвычайным усердием украшены к какой-то торжественной дате. Опустив непокрытую голову, Гордвайль без всякой цели медленно брел по улицам и переулкам, рука его с зажатой тростью качалась в такт шагам, словно маятник. Здесь и там, у вереи ворот, виднелся сидевший и в свое удовольствие читавший газету привратник в блузе с длинными рукавами. Гордвайлю представилось, что именно эти простые люди умеют лучше других наслаждаться жизнью, что они как никто спокойны и безмятежны, всей душой радуются выходному дню и отблеск их беззаботности озаряет улицы и дома. На тихих улочках, вымощенных блестящим темно-серым асфальтом, гоняли мяч мальчишки, другие ездили на велосипедах — мальчишки с горящими восторгом лицами и голыми грязными коленками в ссадинах. Иногда сворачивал сюда авто и отрывистыми сигналами разгонял их в стороны. Размеренная прогулка и спокойствие улиц постепенно сообщили Гордвайлю какое-то грустное отдохновение. Он всегда носил в себе нежную любовь к этому городу, немного печальному и в то же время насмешливому и наивному. Он любил его извилистые и капризные улицы, роскошные здания, гордые и скромные одновременно, его сады и скверы, полные сладкой грусти, цепочку холмов, опоясывающую его со всех сторон, на которых уже чувствовалось сумрачное дыхание ветров с далеких могучих Альп; любил легкомысленных и веселых жителей этого города, его летящие легкокрылые мелодии, пронизывающие все и вся. Он жил здесь уже двенадцать лет, с самого своего совершеннолетия. А осень в городе! Осенняя пора была особенно прекрасна, утра прохладны и свежи, дни теплы ненавязчивой тихой теплотой и прозрачны в своей желтизне. Небо сияло бездонной синевой и было совершенно неподвижно, а в воздухе на высоте человеческого роста носились тонкие белесые нити — по народной примете, признак предстоящих теплых дней.

Гордвайлю не хотелось сейчас видеть никого из друзей, и он инстинктивно избегал улиц, на которых мог бы наткнуться на кого-нибудь из них. Он оказался позади Биржи, перешел Шоттенринг и, сократив дорогу, вошел на Порцеллангассе. Остановившись по привычке у входа в кино, он стал разглядывать развешанные с обеих сторон афиши. Нет, ничто здесь не представляло для него интереса, и он отправился дальше, собираясь зайти в Лихтенштейнский сад неподалеку. В этот момент кто-то хлопнул его по плечу:

— А, господин доктор! Какая честь для меня, господин доктор!

Гордвайль отпрянул в испуге и обернулся. Это был Френцль Гейдельбергер со своей женой Густл, которая улыбнулась Гордвайлю как старому другу.

— Как ваше здоровье, господин Гордвайль? — рассмеялся Гейдельбергер, сияя от удовольствия. — Почему вы избегаете наш дом?

Гордвайль проговорил, запинаясь:

— Гм-м… Вообще, я имел в виду… Э-э, а как ваши дела?

— Отлично, господин доктор!

А Густл добавила:

— Мы уже удивлялись, почему вы не заходите, господин Гордвайль.

— Да-да, — с готовностью подтвердил Френцль, — сколько раз уже я говорил Густл, верно, что-то случилось с господином Гордвайлем, раз он позабыл старых друзей. Или мы его обидели, не оказали ему должного уважения?! Но сейчас, вы, конечно, зайдете к нам ненадолго! Коль скоро мы вас поймали, то не отпустим так просто!

Гордвайль попытался уклониться, но Френцль был настойчив:

— Нет-нет, господин Гордвайль, ничего не поможет. Сейчас вы весь наш. Тут не место никаким предлогам и уверткам!

Густл вторила ему:

— Господин Гордвайль! Вы ведь не откажете нам в такой чести!

За что Френцль Гейдельбергер тут же отругал ее:

— Густл, закрой рот, говорю я тебе! И не вмешивайся, когда тебя не спрашивают!

И, обратившись к Гордвайлю, добавил тоном, не терпящим возражений:

— Итак, вы сейчас пойдете с нами! — и подмигнул с хитрецой, чего Гордвайль совершенно не заметил: — Поднимайтесь с Густл первыми, а я скоро приду. Только подскочу в кафе, тут рядышком, и сразу приду.

Гордвайль пошел вперед с Густл, которая была, как видно, крайне довольна. В один миг ее движения и речь стали свободнее. Она весело болтала, то и дело взрывалась смехом, рассказала, что они только что от дяди, который живет тут неподалеку. Вот только вчера она вспоминала господина Гордвайля. Можно сказать, даже скучала по нему. Несколько дней назад даже видела его во сне, ха-ха-ха! А господин Гордвайль их избегает — это в самом деле некрасиво! И она бросила на него горячий, манящий взгляд.

Дом был недалеко, они быстро дошли и, зайдя в парадное, стали подниматься по лестнице, Густл впереди, Гордвайль следом за ней. «Ну, если так, то и ладно», — заключил Гордвайль, отвечая прежним своим мыслям, и забыл давешнее нежелание встречаться с кем-нибудь из знакомых.

Со времени первого своего визита он больше не бывал у Гейдельбергеров дома. Только раз случайно встретил их обоих в городе и задержался с ними на полчаса и еще раз повстречал одного Френцля и зашел с ним в пивную выпить по кружке пива. И еще как-то, выйдя от Врубичека, стучал им в дверь, но никто не ответил. Густл похорошела за прошедшие полгода: лицо ее похудело и загорело, что очень шло ей.

Она открыла дверь и ввела его в ту самую тщательно прибранную комнату, в которой он был во время первого посещения.

— Садитесь, пожалуйста, господин Гордвайль. Здесь! — указала она рукой на диван, снимая с себя шляпку другой рукой. — На диване удобнее. Я прикрою окно, — сразу же добавила она. — Уличный шум просто оглушает…