Призрак - Келли Армстронг

Я осторожно вышла из камеры. Мальчик ждал за дверью. Я вздрогнула, выругалась. Он погрозил мне пальцем, потом этим же пальцем поманил за собой и рванул с места.

Я помедлила, собралась с духом и двинулась следом.

Мальчик провел меня через еще одну заколоченную дверь в другую комнату, пропахшую затхлостью и гнилью. Там, между штабелями прогнивших деревянных ящиков, он хранил свои сокровища: пригоршню шариков, несколько разноцветных камешков, перышки, голубую жестяную кружку. Еще там был сшитый вручную игрушечный зверек, то ли собака, толи слон.

– Мне кажется, ты что-то потерял, – сказала я, присев на корточки рядом с кучей сокровищ, и вытащила из кармана зеленый шарик. Мальчик восторженно защебетал и обнял меня. Я смутилась от удивления и обняла его в ответ.

– Как тебя зовут? – спросила я.

Он взглянул на меня, улыбнулся и кивнул.

– Ева. Я Ева, – указала я на себя. – А ты…

Малыш просветлел еще на несколько ватт, но снова ответил лишь кивком.

– Я хочу помочь тебе выбраться отсюда. Отвести тебя в красивое место. Хочешь?

Он кивнул, все еще улыбаясь, хотя, подозреваю, предложи я ему прогулку на собаках по Сибири, он бы точно так же улыбнулся и радостно кивнул, совершенно не представляя, о чем я.

– Мы скоро уйдем отсюда, солнышко. Но мне надо кое-что сделать, найти здесь кое-кого. Ты мне не поможешь?

Он отчаянно закивал, видно, на сей раз, понял, о чем речь. Я описала Аманду Салливан, но на лице мальчика отразилось разочарование, и он медленно покачал головой. Он понял идею искать кого-то, но сравнить словесное описание с виденными им людьми было выше его сил.

Я сосредоточилась, представила статью с фотографией Салливан и попыталась материализовать ее. Ничего не произошло. Ну ладно. Здесь моя магия почти бессильна, но в нашем измерении я способна на многое. Пообещав вернуться, я заскочила в призрачный мир, создала фотографию и вернулась в мир живых.

– Вот кого я ищу.

Мальчик тоненько вскрикнул и юркнул за меня, обхватил мне ноги, уткнувшись в них лицом. Я опустилась на колени, и он спрятал лицом у меня на плече. Худое тельце испуганно вздрагивало, и я мысленно отругала себя. Он знал – или чувствовал – что совершила Салливан. Обняв его и гладя по спине, я нашептывала ему слова утешения. Когда он перестал дрожать, я спрятала фотографию в карман.

– Забудь о ней. Лучше пойдем…

Он схватил меня за руку и потянул за собой. На залитом слезами лице читалась решимость. Я не стронулась с места, но он выпустил мою руку и припустил вперед. Я помчалась вдогонку.

Вслед за мальчиком я прошла вдоль ряда подземных камер, вылезла через люк, пересекла верхний тюремный блок, еще несколько комнат, миновала очередной охранный пункт и бронированные двери, и очутилась во втором блоке, поменьше. Все камеры были заняты. Зона особо строгого режима. Малыш подвел меня к последней камере, в которой на кровати лежала Аманда Салливан, читая «Женский домашний журнал».

Я обернулась к мальчику. Он спрятался за стену камеры, чтобы Салливан его не заметила.

– Не бойся, она тебя не тронет. Обещаю.

Он улыбнулся и кивнул. Бросился ко мне и крепко обнял, а потом рванулся прочь и скрылся в конце коридора.

– Нет! – крикнула я, пытаясь догнать его. – Стой…

Меня схватили за руку.

Трсайель.

– Этот мальчик призрак!

– Джордж.

– Ты его знаешь?

– Его мать была заключенной. Он здесь родился и умер пять лет спустя. Оспа.

– Он жил здесь?

– Когда Джордж появился на свет, тюремный врач был дома. Решил не утруждать себя работой. Джордж родился с пуповиной, обмотанной вокруг шеи. Соседка его матери откачала его, но мозг успел пострадать.

– Значит, он был никому не нужен, – прошептала я.

– Ему позволили остаться здесь, с матерью, – кивнул Трсайель.

– Почему он до сих пор здесь? Разве не стоило бы…

– Вытащить его отсюда? Мы пытались, но он все время возвращался сюда, как голубь в родную голубятню.

– Потому что ничего другого он не знает. А здесь ему хорошо. – Я припомнила, как мальчик изображал, будто открывает двери. – Он не понимает, что умер.

– И ты думаешь, что ему надо открыть глаза? Я медленно покачала головой.

– Пожалуй, нет.

– Все это, – Трсайель обвел вокруг рукой, – не простоит вечно. Когда тюрьму снесут или забросят, мы заберем ребенка и, вероятно, позволим ему переродиться. В таких обстоятельствах это лучшее, что можно сделать.

– А тем временем гуманнее всего оставить его здесь. – Я выбросила из головы мысли о ребенке и повернулась к Аманде Салливан. – Это кандидат номер один.

Трсайель посмотрел на нее, и глаза у него вспыхнули. Он сжал правую руку, будто нащупывал что-то… например, рукоять меча.

– Прекрасный выбор.

– Ты уже все увидел?

– Да, достаточно для того, чтобы понять, что выбор правильный. Для большего надо сосредоточиться. – Он бросил на меня взгляд. – Давай, я сам посмотрю.

– Нет, это моя работа. Приступим.

Замелькали смутные образы, да так быстро, что я видела только размытые цветные пятна. Потом беспорядочное мельтешение сменилось… тьмой. Я ждала, нетерпеливо, как зритель в театре ждет, когда же поднимут занавес.

– Я хочу, чтобы он из-за меня мучился, – раздался голос, – точно так же, как я из-за него.

Эту фразу можно сказать по-разному, эмоции способны придать словам любой оттенок – ярость, бешеную страсть, о которой потом сожалеешь, холодную ненависть. Здесь же слышалось нытье избалованного ребенка, выросшего в избалованного взрослого, так и не понявшего, что никто не обещал ему легкой жизни.

Ответил другой голос, шепот, делавшийся то тише, то громче, убаюкивающий, как лодка на волнах.

– И что ты для этого сделаешь?

– Я… я не знаю, – недовольным тоном требовательного дитяти, – подскажи мне.

– Нет… это ты скажи.

– Я хочу причинить ему боль. Пусть расплатится. – Пауза. – Он меня разлюбил. Он сам так сказал.

– И что тут можно поделать?

– Отобрать у него тех, кого он любит. – В голосе прозвучало самодовольство. Похоже, Аманда обрадовалась собственной сообразительности.

– Кого же?

– Детей.

– Так чего ты ждешь?

Я замерла в ожидании ответа, простого, очевидного. Замерла в напряжении, смешанном с ужасом – как такая мысль вообще могла возникнуть.

– Я боюсь.