Нам здесь жить - Валерий Елманов

— Ну-у, с символикой ты поторопился, — усмехнулся Улан. — С кого бы они ее скопировали, коль Гитлер не родился? Сейчас там исключительно такой же православный народ, как в Твери и Москве, и такие же православные государи. Кстати, применительно к нашей с тобой цели у этого королевства имеется один дополнительный плюс — оно куда ближе к Европе. Следовательно, раздобыть порох, находясь там, гораздо проще. Ну а заодно с правителями тамошними познакомимся, а там, как знать, может и насчет объединения всей страны получится удочку закинуть. Заодно по пути к Литве присмотримся. Помнится, ты ее в союзницы Руси наметил. Ну, поехали?

— И он спрашивает! — вместо ответа возмутился Сангре. — Считай, лед давно тронулся, а посему командуй парадом, фельдмаршал. И присмотримся, и приценимся, и купим задешево.

— А с этим как? — кивнул Улан в сторону саней.

— Я ж обещал, значит, отпустим, — пожал плечами Петр.

— Ты дал слово сделать это в течение суток, — напомнил Улан. — К исходу вторых, а то и раньше, он доберется до своих людей и обязательно организует погоню. А судя по тому насколько зол на нас боярин, поверь, он ночей спать не станет, лишь бы догнать. И догонит, даже если мы к тому времени пересечем границу Тверского княжества.

— И его пустят? Без шенгенской визы?

Улан не ответил. В таких случаях он предпочитал умолкать, что служило условным сигналом Петру: не время для бездумного трепа. Вот и сейчас его друг, явно собиравшийся сострить, завидя вопросительный взгляд друга, мгновенно угомонился, почесал в затылке и задумчиво протянул:

— Слово, конечно, нарушать нежелательно, пускай и даденное такой гнусной свинье… — оборвав себя, он принялся задумчиво расхаживать вдоль колеи. Улан терпеливо ждал, по опыту зная: сейчас его отвлекать нельзя, капитан Блад думу думает. Наконец Петр остановился и повернулся к Улану. — А чего гадать-то? Попросим помощи у Заряницы, и все.

— В деревню заезжать нежелательно, — возразил Улан. — Тебе народ не жалко? Он же обязательно вычислит, что мы в ней побывали, и тогда в отместку все избы по бревнышкам разнесет, а что с девушкой учинит, вообще представлять не хочу — волосы дыбом встают. Хотя да, — спохватился он. — Там наши припасы на дорогу, а главное, карабин с патронами. Да и дорогу узнать желательно. И как быть? — уставился он на друга.

— Положись на меня, розовый драгун, — усмехнулся Петр. — Организуем, чтоб ему вообще не до того стало. И вообще, ты самое главное сделал: и нас спас, и дальнейший маршрут определил. Теперь моя очередь. Слушай сюда. Когда приедешь, то попросишь у Заряницы…

До деревни оставалась пара верст, когда Сангре свернул с дороги в сторону леса, а Улан направил свою лошадь к деревне. Вернулся он через пару часов. Иван Акинфич к тому времени давно спал возле костра и, судя по легкому похрапыванию, сон его не был притворным.

На рассвете друзья, наскоро позавтракав (причем боярин гордо отказался), двинулись дальше. Ехали без остановок, поскольку прокладывать новый санный путь по девственно чистому снегу — задачка еще та. Лошади быстро выдыхались, и Улану приходилось частенько перепрягать ту, что в санях, да и самому пересаживаться с уставшей на свежую.

Одно хорошо — зима не баловала особыми снегопадами, ну и плюс кроны деревьев тоже приняли на себя часть небесных подарков, и в основном снег был не выше лошадиных бабок. Да и оттепелей пока не случалось, и наст образоваться не успел. Благодаря двум этим благоприятным обстоятельствам они успели одолеть за день, как осторожно прикинул Улан, около тридцати верст. Сангре и вовсе считал, что за плечами не меньше полусотни и они выбрались за пределы Тверского княжества, а подсчеты друга — явный пессимизм. Спорили недолго, поскольку доказать что-либо никто из них не мог — за всю дорогу им на глаза не попалось ни одной самой крохотной деревушки. Но в одном они сошлись: задумку Петра в отношении боярина пора пускать в ход. Мало ли…

Едва солнце начало клониться к закату, они устроили привал. Котелок и миски у них имелись, и они решили побаловать себя горяченьким супчиком. Пока варево кипело, Иван Акинфич стоически молчал, стараясь не глядеть в сторону костра. Однако нос себе он заткнуть не мог, и аромат чеснока, щедро накрошенного друзьями в похлебку, вкупе с прочими травами, полученными от Заряницы, изрядно поколебал боярскую волю. Но, настроившись к гордому отказу от еды, Иван Акинфич с ужасом обнаружил, что его никто и не спрашивает, хочет он поесть или нет.

— Уланчик, я тебе скажу всю правду за твои кулинарные способности, — промурлыкал, отдуваясь и довольно поглаживая живот, Сангре. — Таки это был лучший супешник в моей жизни. Ну угодил, азиат, нет слов как угодил. Тебе самому-то как, плеснуть добавочки? — осведомился он у друга. — Тут почти на миску осталось, жалко выливать. Горячий еще.

— Пожалуй, не буду. Вкусно, но время поджимает. Надо до сумерек верст десять одолеть.

— И я не хочу. Придется вылить. Хотя погоди-ка, — спохватился Петр. — Боярин нас, конечно, не покормил, но самим в свиней превращаться негоже, — взяв котелок, он подошел к Ивану Акинфичу и небрежно поинтересовался: — Нет желания за перекусить?

Отказаться вслух у пленника сил не имелось, да и скопившаяся во рту слюна мешала, но собрав воедино остатки воли, демонстрируя презрение, боярин повернулся к Сангре спиной. Петр не обиделся, ехидно прокомментировав:

— Ну и правильно. С такой рожей можешь преспокойно поворачиваться ко всем задом — все равно не отличить, — и, повернувшись к другу, невозмутимо констатировал: — Не хочет он. Ну и ладно, наше дело — предложить, а его…

— Кстати, имей в виду, что сегодня твоя очередь мыть посуду, — напомнил Улан. — А я пока лошадок покормлю да облегчусь.

Петр грустно вздохнул, сожалеюще посмотрел на котелок и выливать не стал. Вместо этого, поставив его на снег неподалеку от саней, где лежал связанный пленник, он пробормотал:

— Может, еще проголодаюсь, пока посуду домою, — и приступил к оттиранию мисок снегом, мурлыча себе под нос какую-то песенку.

Боярин прислушался, но слова были ему совершенно непонятны.

Иван Акинфич покосился на остатки варева. Как назло легкий ветерок дул именно со стороны котелка. И так вкусно тянуло ароматом каких-то травок вкупе с чесночком, что боярин не выдержал. К тому же ему припомнилась проповедь священника, где говорилось, что гордыня — мать всех смертных грехов. Получалось, он как истинный христианин не должен подпускать ее к своему сердцу, и Иван Акинфич хрипло буркнул продолжавшему возиться с миской Петру:

— Ладно, плесни чуток. Так и быть, отведаю вашей стряпни.

Сангре покосился на него, молча кивнул и… продолжил оттирать миску снегом. Иван Акинфич немного подождал, но, видя, что тот никак не реагирует, окликнул его по новой: