Грех жаловаться - Феликс Кандель

– Алексей‚ – сказал‚ помедлив. – Лютых кореньев принеси. Вложить отраву в чашу мою.

Алеша Песенка‚ сведущий в травах‚ сразу протрезвел:

– Нету у меня‚ барин.

– На болота сходи.

– И там нету. Тебе‚ барин‚ белена потребна‚ одурник‚ пёсья вишня: нынче на них недород и трава поникловатая.

Помолчал‚ признался через неохоту:

– У меня‚ Алексей‚ комок на сердце‚ слеза непроливная...

– Закуси горе луковицей. Оно и прольется.

– Ох‚ малый‚ – пощурился на него Оплечуев. – Дождешься у меня. Вот продам Оболдуеву‚ ты у него запоешь.

Усом не дрогнул:

– На твоей воле‚ барин.

И затянул на отходе грусть-напевочку:

– Время минет‚ кровь застынет‚ замолчит печаль...

А Оплечуев снова взялся за перо: "Блохам всеведения не дано, дабы пронзать утаённое умственным взором. Не дано блохам прозрения с проницанием от недеятельного состояния души. Случай искушает и завораживает блошиный разум‚ затеняя Промысел; прорицатель с предвещателем редки у блох‚ ими ненавистны‚ смысл бытия теряется в неразгаданных туманах. У всякой блохи‚ плавающей в мути житейской‚ свой промысел‚ натуга с истомой‚ суетные старания мимотекущей жизни‚ и утешения в скорбях ей не дано. Блохи глупеют от неудачи и от удачи тоже глупеют..."

– Афанасий! Стань статуем.

Застучало дверями. Загремело на подходе. Выступил из темного угла Афанасий‚ домашний управитель‚ которого он озадачивал:

– Вот я гляжу на тебя и прозреваю: оскудевает род человечий. Ты‚ Афанасий‚ коего взгляда на жизнь? Сардонического или саркастического?

Афанасий вздохнул и головой мотнул‚ будто отбивался от мухи. Афанасия затруднял собственный ход мыслей‚ и додумывая‚ должно быть‚ утрешнее‚ мутноумное‚ ответил неясно:

– Куда дерево наклонилось‚ туда его и секут...

Надулся на такие слова‚ постонал всласть:

– Пламень печали поедает меня и нету облегчения скорбей. Кто мне наследник и поминатель по смерти моей будет?

Афанасий сказал без интереса:

– Наследышу откуда взяться? А поминать – попу накажи.

Оплечуев забегал по комнате в великом гневе:

– Отвечай прямо: какова твоя фикция‚ житейский человек? Плод воображения каков? Ты‚ Афанасий‚ художеств своих начинатель иль начатого украситель?

Афанасий на это не ответил. Стоял – смурнел‚ волосья застилали лицо.

– Спросим иначе‚ – грозно сказал Оплечуев. – Ты‚ случаем‚ не фармазон? Ежели фармазон‚ нам на тебя доносы писать да в железа ковать.

И быстро:

– Где девка Марфутка? Отчего воздыханий не слышу?

– Ее в хлев отослали‚ – сказал Афанасий. – Говно выгребать. Коровы до крыши засрали.

Поглядел на него‚ пощурился:

– О прегрубое сердце ваше! О душа окамененного нрава! Ты‚ Афанасий‚ чужд всякой чувствительности к изящному. Вот отправлю на обучение в город Париж вместе с законной женой Оришкой‚ дабы воротились назад в прегалантерейном обхождении: щеголь‚ обтяжной франт мусье Жан-Поль и жена Жозефина – субретка. Согласен?

– Да хоть как‚ – молвил мусье и переступил босыми ступнями: мозоль на три пальца. – Мне идти?

– Погоди. Кто Марфутку отослал?

– Эта. Гульная баба. Ей воздыхания спать мешают.

– Думаю так‚ – определил Оплечуев в размышлении. – Не от врожденного зложелательства‚ но едино по лености чувств. – И повелел: – В хлев. Милитрису Кирбитьевну. Вилы в руки – и к самым серючим коровам!

– Может к быку? – предложил мусье Жан.

Осклабился:

– К быку тоже. Чтоб иным неповадно было.

Тот пошел прочь‚ а Оплечуев вослед:

– Марфутку вернуть – и немедля. Воздыхания тоже.

И записал для памяти: "Блохи сии‚ более вредные‚ нежели полезные для общества‚ относятся к себе заинтересованно‚ ибо во всяком возрасте проступает всякое. Сколько на свете одиноких блох! Сколько нерастраченной нежности! Злость с завистью расходуются без труда‚ а любовь с нежностью вянут без потребления и обращаются в ту же злость‚ ибо управлять счастьем блохе не можно..."

7

В то самое утро пришагал по утёртой дороге нездешний молодец: шляпа с подхватом‚ ус завитком‚ серьга в ухе‚ кудри на пробор и лубяной короб на спине. То был Матюша Фертик – вралеватый, задиристый прокуда‚ Матюша Прыткач – наторелый проказ‚ пакостливый и увилистый Матюша Урви-Ухо‚ валетной красы бес Матюшка: будто рога под шапкой и хвост в шароварах.

Подошел‚ поклон отвесил:

– Вашему преблаженству – многожизненного пребывания. Века долгого‚ ума довольного.

– Ты кто есть? – поинтересовался Оплечуев.

Ответил:

– Офеня. Ходебщик. Мимоходя. Природный от торговли человек.

– А в коробе чего?

Раскрыл. Зачастил. Стал выкладывать:

– Перчатки миткалевые. Гребни роговые. Пояски плетеные. Тесьма тканая. Гарусные чулочки с зачесом. Пуговки на нашивание. Барыня есть?

– Барыни нет.

– Зови! Иголки-нитки‚ снурочки-помада – щепетильный товар.

Оплечуев улыбнулся без охоты‚ но Матюшу не погнал:

– Откуда идешь?

– Да хоть откуда. Мы‚ барин‚ живем походя и сыскать нас негде.

– Куда теперь?

– Да хоть куда. Ватага для попутья – и пошагали. На Сурожском море побывали‚ на Хвалынском погостили‚ до Арменского царства добирались‚ в Задонские земли захаживали‚ бежали по морю с пособными ветрами до самого Загишпанского государства‚ метали сходни на берег‚ и шпанский король торговал для дочери колонскую водицу в скляницах...

– Врешь‚ – порадовался на него Оплечуев. – Точно по книге.

– Вру‚ барин‚ как не соврать? Дело торговое. Губ-трёп. Лясы да балясы. Наше дело настырное: похваля продать‚ а хуля купить.

Оплечуеву завидно:

– Ври дальше.

Просить не надо:

– Куда ни придешь‚ гулевые тебе хлеба‚ напитки-наедки‚ гущеедное почерпание до сытости. Гусь‚ поди сюда! Пришел. Гусь‚ ложись на сковороду! Лег. В винном потоплении время проводили.

– А обидят в дороге?

– Нас обидь! У нас татарва на подхвате: Муса‚ Магмут‚ Юсуп – ханов человек‚ Сантагул и брат его Кудангул. Только мигни: в куль да в воду!

Выглянула из коровника дева в неглиже‚ высмотрела товар-галантерей‚ шевельнула на Матюшу бедром:

– Подари что ни есть.

А он:

– Пойди охолодей. Дарило уплыло. Осталось одно купило.