Воздушный стрелок. Учитель - Антон Демченко

Потом было много всякого, и хорошего и плохого, дочери и внучки Марфы даже побывали в заточении, когда Новгород после ее смерти вновь попытался отложиться. И опять Иоанн Васильевич помог, только в этот раз уже Четвертый, прозванный Монахом. И опять Филипповы-Посадские оказались, что называется, на коне… В общем, богатая история, знаменитый род… Ну как тут было пройти мимо, особенно когда глава этого самого рода окликает гулким басом и, покрутив внушительным носом с нагло эпатирующей ухоженную публику огромной родинкой в стиле Бабы-яги, в голос, не стесняясь никого и ничего, интересуется, сколько раз юный Громов уже успел оприходовать боярышню Бестужеву?!

– Милая Елена Павловна, ваша проницательность воистину не знает границ, но как мужчина я не могу ответить на этот вопрос… По крайней мере, во всеуслышанье и без разрешения моей нареченной. – Улыбнувшись, я потеребил ленту на трости и услышал в ответ басовитый хохот матриарха одной из сильнейших боярских фамилий Новгорода… и не только.

– Ха! Юный повеса, да ты никак меня, старую, в альков зазываешь, для «личной беседы»? Оха-альник. Эх, будь я лет на двадцать моложе, сама бы тебя туда затащила. А сейчас, уж прости… поздновато. – Тут эта мощная тетка мне подмигнула и договорила, не обращая никакого внимания на воцарившуюся в зале тишину: – Но ежели хочешь, перед внучками за тебя словцо замолвлю. Глядишь, и сладите. А что, у тебя руда густая, злая! Знать, и моим девкам чуток той злости перепадет…

– Вы уж простите, Елена Павловна, но пять ваших очаровательных внучек – это уже перебор, – вздохнул я, разводя руками. – Вашим младшеньким-то едва по десять лет исполнилось. Рановато. Да и Вере с Ниной еще расти и расти.

– Тоже верно. – Черные, абсолютно серьезные глаза требовательно сверкнули, и Посадская договорила все тем же веселым громогласным тоном: – Сойдемся на одной. Жди, на днях пришлю за тобой или Лизавету пришлю. Глядишь, и сговоримся, а, мастер?

Я кивнул в ответ, но почти тут же отвлекся, почуяв кое-чье присутствие. О да! Обернувшись, я улыбнулся и подмигнул застывшей в ступоре на пороге зала Ольге, в изумлении уставившейся на символ своего девичества, обвивший серебряный набалдашник моей трости. Месть? Ну что ты, милая! Это всего лишь воспитательный процесс… И он только начинается.

Бестужев смотрел на мечущуюся по его кабинету дочь и старательно прятал ухмылку. Ну, уж очень потешно смотрелась взбешенная, раскрасневшаяся Ольга, наворачивающая круги по ковру и буквально искрящая во все стороны короткими трещащими разрядами, распространяя вокруг себя запах озона. Понаблюдав несколько минут за метаниями дочери, боярин покачал головой и звучно хлопнул ладонью по дубовой крышке стола. От удара вздрогнула стоящая на столе лампа, тихо звякнув узорчатым стеклянным абажуром, а дочь замерла на полушаге.

– Угомонись, егоза, – тихо, но веско проговорил дипломат. На что Ольга гордо вздернула носик, но не стала продолжать своего забега и, сделав шаг в сторону, присела на краешек кресла. Боярин, проследив за ней взглядом, кивнул. – Так-то лучше. Ну а теперь давай, сделай пару этих ваших дыхательных упражнений, успокойся и расскажи – с чего вдруг ты так взбеленилась?

– Как?! Ты что, не видел, что этот… этот… сотворил на приеме?! – Ольга аж задохнулась от гнева, и боярин вздохнул. До чего же она сейчас была похожа на мать…

– Не понимаю, о чем ты, – нарочито отстраненным тоном проговорил Бестужев, отгоняя мысли-воспоминания.

– Что?.. Ты… ты с ним заодно, да?! – возмутилась Ольга.

– Дыхание, дочь. Не заставляй думать, что я зря выбрасываю деньги на твое обучение у Кирилла, – покачал головой боярин. Дождался, пока сверлящая его возмущенным взглядом боярышня отведет глаза и примется за дыхательную гимнастику, и, лишь убедившись, что та немного успокоилась, продолжил: – Я так понимаю, ты говоришь о своем учителе. Я прав?

Сердитый кивок в ответ.

– И что же сей уважаемый мастер и мой личный гость сделал не так, что ты на него взъелась? – тихо поинтересовался Бестужев и, заметив, как дернулась дочь, остановил ее одним жестом. – Без крика.

– Трость… Он пришел с тростью, – старательно сдерживаясь, проговорила Ольга, почуяв нешуточное давление в Эфире, исходящее от отца. Такое с ним бывало разве что когда он чем-то о-очень недоволен… или кем-то.

– И в чем проблема? – убедившись, что дочь готова слушать, проговорил боярин. – Он взрослый самостоятельный человек. Неженатый, не вдовый и не старый. Будь он офицером – носил бы кортик или бебут, но он гражданский человек и ОБЯЗАН являться на пиры с тростью, если не хочет сидеть за детским столом. Ты об этом забыла? Или… или, устроив представление с платком и пластроном в цвет своего платья, ты решила сделать из него эдакого юного пажа, восхищенного твоей красотой и вздыхающего о тебе с детского балкона над приемным залом? А теперь, значит, бесишься от того, что он поломал твою затею…

– Ничего такого я не хотела, – нахмурилась Ольга. В словах отца был определенный резон, и теперь она не понимала, как могла упустить этот момент с тростью, обязательной для молодых людей, выходящих в свет. Но… лента! Эта бесова головная лента, точно такая же, как та, что и сейчас удерживает ее волосы в кажущейся такой простой и незатейливой прическе! Ольга и сама не заметила, как вновь затрещал воздух от разрядов электричества вокруг нее, и подняла взгляд потемневших глаз на отца. – А ленту он тоже обязан был на трость повязать?! Дражайшая Елена Павловна была в полном восторге, а уж ее комментарий…

– Знаешь, вот думать не думал, что ты у меня, оказывается, выросла такой дурой, – неожиданно грустно заключил Бестужев, наградив дочь сожалеющим взглядом. Дескать, это ж надо, а? И как у нас с твоей матерью могло получиться… такое?!.

– Но… но… – Ольга даже растерялась и непонимающе захлопала неправдоподобно длинными ресницами.

– Вот-вот. Только в блондинку покрасить осталось, – кивнул боярин и, присмотревшись к лицу дочери, вздохнул. – Опахала перед вечерним пиром отклеишь. И чтоб больше я этого убожества не видел. Только глаза уродуешь. Ясно?

Ольга заторможенно кивнула.

– Замечательно. Вернемся к Посадской. Ты что, не знаешь, что эта старая кар… почтенная боярыня славится своим презрением к условностям и готова высмеивать их где угодно, как угодно и когда угодно? А уж в интерпретации и без того запутанных значений всех этих символов, знаков и прочих забав великосветских затейников ей и вовсе равных нет.

– Но ведь… – заговорила было Ольга, но отец, повторно махнув рукой, заставил ее умолкнуть.

– Итак. Раз уж ты удосужилась продемонстрировать мне столь удручающе малые познания в правилах этикета, давай разбирать сотворенное Кириллом вместе. Начнем с трости. Слушаю.

– Па-ап.

– Не «папкай». Я жду. – Хоть давление Эфира и исчезло почти полностью, но тон, которым боярин окоротил дочку, ясно подсказал ей, что спор неуместен… и неожиданно зачесавшаяся от неприятных воспоминаний попа согласилась с разумом.