Монстролог. Дневники смерти (сборник) - Рик Янси

– Оставайтесь с ним; я беру мальчишку.

Судя по всему, чернявый купил у мальчика последнюю газету, и тот, взвалив на плечо мешок, покидает свой пост и спешит к выходу на Западную пятьдесят девятую улицу. Пропустив его, я считаю до десяти и, повернувшись, иду за ним.

Несколько трамваев и пару дюжин кварталов спустя я оказываюсь на Элизабет-стрит, в центре Маленькой Италии, сотни обитателей которой в этот неожиданно погожий вечерок высыпали из переполненных съемных квартир на улицу. Тротуары кишат торговцами вразнос и попрошайками, карманниками и мелкими жуликами; попадаются одинокие мужчины в ветхих пальто, с впалыми щеками и беспощадными глазами; мое дорогое пальто и кожаные туфли притягивают их взгляды; стайки мальчишек, таких же худых, как их отец, но не с такими жестокими глазами – пока не такими – бегут за мной по пятам; на крылечках сидят матери, качая на коленях младенцев в белых чепчиках; мостовая запружена разбитыми повозками, которые тянут худые, изработанные клячи; из окон и подворотен тянет вареной крольчатиной, ароматами цветов, древесным дымом и конским навозом; и все это под звуки итальянских песен и неумолчного, почти истерического бормотания тысячи людских душ, втиснутых в эти три квартала.

Здесь мальчик пошел не спеша; мне было легко не терять из виду его шапчонку, мелькавшую в толпе; она напоминала мне другую, вязаную, на пару размеров меньше, которая покрывала голову совсем другого мальчика в другое время. Он то и дело поправлял сумку для газет на плече, и каждый раз мне казалось, будто я различаю в ней очертания пухлого белого конверта.

Миновав вход в крошечный ресторан, он нырнул в подворотню за ним. На первом же углу он снова свернул и скрылся за рестораном. Там я его и потерял. Я тоже свернул, но его уже не было. Подле шаткой пожарной лестницы криво висела на петлях дверь; может, он вошел туда? Да, больше ему деваться было некуда, если только он не отрастил крылья и не взмыл в синеву небес.

В узком темном коридоре я остановился, чтобы глаза привыкли к внезапной перемене освещения, и вынул из кармана револьвер. Пахло свежим хлебом, стучали по тарелкам ножи, звенели стаканы, звучный мужской голос говорил по-итальянски с певучим сицилийским акцентом. В нескольких шагах от меня была открытая дверь, луч света падал из нее в коридор. Прижавшись спиной к стене, я сделал шаг вбок и, затаив дыхание, медленно повернул голову и заглянул в комнату.

Мальчик сидел за столом с тремя мужчинами, двое из которых, очень высокие, в толстых пальто, поглощали исходившие паром спагетти, склонив головы к самым тарелкам; на столе между ними стояла полупустая бутылка вина. Третий мужчина был не так велик ростом, в пальто полегче, и не прикасался к еде и вину: Пеллинор Уортроп презирал все, что замутняло ум и притупляло чувства. Белый конверт лежал возле тарелки одного из здоровяков.

Мои внутренние дебаты продолжались недолго. Монстролог не был связан, его рот не был заткнут кляпом, и, судя по всему, никто не собирался его убивать. Да вид у него был недовольный, но никакого смятения, никакой мольбы во взгляде, обращенном к сопровождающим, не было; он даже улыбнулся знакомой мне невеселой улыбкой, глядя, как мальчик, заткнув за воротник салфетку, накинулся на еду. Однако у стены, подле бугая слева, все же стоял обрез. А еще «пленник» не встал и не поблагодарил похитителей за гостеприимство, как положено после успешной сделки. Деньги прибыли, но Уортроп не двинулся с места. Это все решило. Я выскочил из-за косяка и шагнул в комнату.

Тот, что сидел от Уортропа слева, отреагировал с быстротой, неожиданной для человека столь мощного сложения: он нырнул за обрезом. Их разделяли всего два фута, но обрез мог с тем же успехом быть в Гарлеме. Моя пуля пробила здоровяку шею, разорвала сонную артерию, и кровь, более яркая, чем вино, которое он пил недавно, полилась из раны. Мальчишка нырнул под стол. Уортроп сорвался с места и бросился ко мне, на ходу протягивая руки, но я на него не смотрел: меня занимал лишь пистолет, который достал из кармана второй громила. Мне казалось, будто я на бешеной скорости несусь по темному тоннелю, в конце которого с энергией тысячи солнц сияет его рожа. Я видел только ее, и ничего больше. Больше мне ничего не нужно было видеть.

Со скоростью солнечного луча я метнулся мимо монстролога, приставил дуло пистолета к широкому лбу громилы и спустил курок.

Остался мальчишка.

Глава первая

Я совершаю кругосветное плавание сквозь годы и возвращаюсь на то же место, ибо время – это непростительная ложь, и мать с отцом вечно вальсируют в пламени, и незнакомец вечно склоняется надо мной с вопросом: «Знаешь, кто я?», и вот что я должен вам сказать, вот что вам непременно нужно знать: каждый из нас куда больше и ничуть не меньше своего отражения в янтарном глазу.

Слушаете ли вы меня, понимаете ли? У кольца нет конца. Оно вечно, как давно затихшие крики умершего человека. Доводилось ли вам прожить час, в который уместилась бы вечность? Видеть страх в горстке пепла?

Вселенная полна бессвязной болтовни. За пределами моего поля зрения, на расстоянии одной десятитысячной дюйма от него, есть пространство – без света, без тени, без языка и без размеров; это Ничто, бесконечно малое, бесконечно глубокое, как зрачок янтарного глаза; это уродство величиной с булавочный укол, тьма, проникающая до самых бездонных глубин, конец кольца, у которого, как известно, нет конца.

В нем я, а со мной вы, и мальчик в поношенной шапчонке, и мужчина в запачканном белом халате, и тварь в банке, и бессмертная куколка, вечно разрывающая свой панцирь, вечно рождающаяся на свет.

Его глаза – это мои глаза, глаза мальчика в шапочке на два размера меньше, который прячется под столом: широко раскрытые, недоуменные, вопрошающие, напуганные глаза. Долгий темный путь приближается к завершению, и я не позволю ему увидеть безликий ужас в его конце; я тот волнолом, о который разобьется черная волна, я не дам приливу захлестнуть и утопить его. Этого не должно быть: тварь скребется в банке, мужчина в запачканном белом халате говорит: «Ты должен привыкать к подобным вещам».

Я могу спасти мальчика под столом; могу избавить его от янтарного глаза; это в моей власти.

Если подниму дуло револьвера на уровень его глаз. Знаешь, кто я?

– Нет! – закричал Уортроп и ударил меня по руке в тот самый миг, когда я уже готовился спустить курок. Пуля впилась в потолок, кусок штукатурки упал на стол, опрокинув бутылку, и вино потекло, красное, точно кровь Христа из-под копья римлянина. Монстролог схватил меня за руку, вырвал у меня револьвер, с силой развернул и толкнул к двери.

Дверь за нами захлопнулась. Хриплые крики, выстрел, но мы уже вырвались из темного коридора и бежим по булыжнику переулка, стертому десятками тысяч ног до почти зеркальной гладкости; рука Уортропа держит мое плечо, точно клещи, мы огибаем Элизабет-стрит, петляя задворками жилых домов, где за круглыми столами сидят мужчины, играют в карты и пьют граппу, а мальчишки стучат монетами в закопченную стену, где слышен смех и в окне третьего этажа мелькает лицо красивой девушки, и Уортроп тяжело дышит мне прямо в ухо: