Коммунисты - Луи Арагон

привели на площадь Бово личность мало известную, Анри Руа[421], сенатского докладчика по бюджету; тем самым правительство склонило на свою сторону часть сената. Товарищей министров было тринадцать, из них десять впервые входили в состав правительства. Вместе с Серолем в него вошли шесть социалистов. Для Фроссара специально создали министерство информации, и для радикала Кэя[422] — министерство снабжения. Доминик Мало, для которого новое правительство любого состава было как острый нож в сердце, отметил, что, наряду с Шотаном в качестве заместителя председателя совета министров, товарищем министра назначили одного новичка, чье имя было особенно неприятно Мало: того самого Робера Шумана, который то и дело становился ему поперек дороги у букинистов и выхватывал у него из-под носа первые издании и рукописи… К чему было рядом с одним из ведущих деятелей партии радикалов сажать нового человека, члена «Народно-демократической партии», не имеющей ни малейшего влияния на политическую жизнь Франции? Арифметика Поля Рейно была ему совершенно непонятна. И, помимо всего прочего, этот Шуман — клерикал. Может, его посадили надзирать за Шотаном?

— Завтра видно будет… — ухмыльнулся Висконти. Монзи пересказал ему слова премьера относительно Италии. Однако Висконти собирался голосовать против правительства. — Ты только пойми, — говорил он Доминику Мало, — в кабинет входят все партии от Блюма до Кьяппа, но самих-то Блюма и Кьяппа в нем нет! — И хотя в правительстве сидят его коллеги по партии — Фроссар, Монзи и Ашетт, а наличие таких, как Эро[423], Роллэн[424] и Пинелли[425], служит опорой для правых в этом забавном винегрете, — лично он, Висконти, не намерен голосовать за Англию. — А что до анекдота с Монзи, так итальянцев я знаю… Они сделают то, что им выгодней, и будут вполне правы!

Пока что майору Бенедетти было в тот же четверг вечером поручено передать приказ министра о немедленном аресте и препровождении в одну из эльзасских крепостей того штабного офицера из 35-й дивизии, который разоблачил махинации вокруг работ в дюнкеркском порту. Майора совершенно огорошил такой приказ. Он был в курсе всей истории, ибо получил от самого инициатора копию письма, которое тот через соответствующие инстанции направил главнокомандующему. Они были отдаленно связаны между собой, оба принадлежали к той военной группировке, которая взяла на себя искоренение коммунизма в армии. Бенедетти не знал, что делать: жаловаться главному их оплоту, маршалу Франше д’Эспере[426]? Он подумал было уйти из министерства и перевестись в армию. Но сперва надо выяснить участь кабинета Рейно. А она решится завтра, в страстную пятницу[427].

Дурное предзнаменование.

VI

Страстная пятница начинается во Дворце правосудия слушанием дела при закрытых дверях. Публика, репортеры, родственники обвиняемых теснятся в коридорах. В газетах опубликован список тридцати пяти членов правительства Рейно. — Вот как! Бонне там нет, — сказала Бернадетта, — значит, ничто не препятствует ему выступить свидетелем на суде. — Стоявший рядом с ней адвокат улыбнулся. Это был Ватрен, который снова пришел сюда сегодня утром, словно отравленный вчерашним зрелищем. Ватрен, которому хотелось знать, что будет дальше. Ватрен, сильно изменившийся, с каким-то необычным выражением глаз. — Видите, мадам Сесброн, я пришел узнать, чтò здесь слышно… — Итак, вы женитесь? — спросила Бернадетта. — Да, женюсь…

Вдруг поднимается суета. Двери на время открыли, публика кидается в зал заседаний. Бернадетта не простилась с Ватреном. Он смотрит, как она вместе с толпой репортеров, женщин, детей пытается пробраться между жандармами. Ходатайства сторон оглашаются в присутствии публики. Очевидно, такая суматоха будет повторяться от ходатайства к ходатайству, в промежутках между слушанием дела при закрытых дверях. Сейчас четверть десятого… Ватрен колеблется. В сущности, к чему быть свидетелем этого трагического фарса? Сегодня он должен выступать защитником в уголовном деле. Обыкновенный грабеж. Ничего увлекательного! Погода чудесная, ему хочется погулять, прежде чем начнется слушание этого дела… Первый весенний день. Первый весенний день и страстная пятница. Сейчас соберется новый кабинет министров, господа министры познакомятся между собой, а потом поедут представляться господину Альберу Лебрену…

Первый весенний день и страстная пятница…

Ватрену вспоминается место из «Парсифаля» — «Очарование страстной пятницы», о котором где-то пространно говорит Баррес[428], вспоминается долгий взгляд, которым на этих тактах вагнеровской оперы волшебница Кундри окидывает весенний луг… Кундри, которая соблазняет юного героя и, заключая его в свои объятия, рассказывает ему о смерти его матери. Почему в сознании Тома Ватрена Кундри становится вдруг, как две капли воды, похожа на Поля Рейно? Только вместо луга сегодня перед ним будет море голов в амфитеатре Бурбонского дворца[429]. Органы торжественно поют сейчас во всех церквах о страстях господних, и что, если посреди речи премьера завеса храма раздерется надвое? Кардинал Вердье[430] пишет сегодня утром по случаю военной пасхи: «Мы поистине переживаем страстную пятницу… Но что ждет нас в конце крестного пути? Возрожденный мир, который мы хотим создать…»

Интересно, верит Ядвига в бога? — думал Ватрен, выйдя из суда и глядя на голубей, которые расхаживали по двору. Вчера, когда он связал себя теми словами, на набережной Малакэ тоже были голуби. Ядвига… Нет, я не влюблен в Ядвигу, но раз в жизни я совершу порядочный поступок, который в моей власти совершить… Ведь это все, — и Ватрен оглядывается на Дворец правосудия, на шпиль Сент-Шапель, — это все не в моей власти… мы тут бессильны…

При этом он вспомнил о министре, который рассчитывал получить министерство внутренних дел и приглашал его в начальники канцелярии. Но министерства внутренних дел он так и не получил… Придется ждать до следующего раза. А для этого, видимо, надо, чтобы Поль Рейно потерпел поражение в военных делах за счет Франции. Тогда произойдет реорганизация кабинета. На этот раз очереди дождались социалисты… Чья следующая? Во всяком случае его министр непременно перейдет на площадь Бово. Так, от поражения к поражению, будут перетасовывать портфели. Когда достаточно радикально изменят политический курс — тогда можно и войну кончать. А чтобы не случилось того, что все-таки может случиться, приканчивают Жореса или Либкнехта[431] или сажают за решетку всю оппозицию целиком. Так вернее.

— Мне-то что за печаль, — ворчит про себя Ватрен. — Самое важное на свете — быть счастливым и сделать счастливым еще кого-нибудь. Ведь если бы была жива Люси, я все свои поступки приноравливал бы к ней. Чего стоят помыслы одинокого мужчины? Человеком его прежде всего делает женщина,