Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков

и брезентовыми голенищами. На правом сапоге брезент оторвался от кожи, и верх кожаного задника, скоробившись, буквально резал ногу. Носок в крови, и каждый шаг – мучение. Наконец, в отчаянии, снимаю и выбрасываю сапог. Боль утихает, но нога мерзнет.

После долгих напрасных усилий я оставил бедное животное. Поднялась метель, и давно уже никто не перегонял меня. Медленно брел я по затопленным просекам и полянам, ориентируясь по брошенным повозкам и павшим лошадям.

Нога все больше коченела. Господи, думаю, хотя бы тряпку найти на ногу! Вдруг вижу в стороне от дороги занесенную снегом полевую двуколку. Пробираюсь по воде к ней и думаю: «Дай Боже, чтобы в ней была обувь!» Взобрался на двуколку и вижу ботинок. Мелькнула мысль – только бы на правую ногу! Не верю глазам – новый, крепкий ботинок – на правую ногу. Перевязываю рану носовым платком и надеваю ботинок. Как раз впору! «Слава Тебе, Господи!» Больше в двуколке ничего не было.

Ветер становился все крепче. Шинель превратилась в ледяной панцирь. Выйдя из леса, увидел толпу людей у овечьего загона. Оказалось – отставшие от колонны наши номера и пеший взвод. Рассказывают, что станица близка, но перед нею разлившаяся горная река и конные перевозят пеших. Передохнув за плетеным загоном, я направился к реке.

Там энергично распоряжался генерал Марков и наш командир подполковник Миончинский. Конные искали брод для второго орудия. По направлению, указанному конными, с разгона, рысью спустилось в реку наше орудие. Среди облака брызг наша лихая запряжка вынесла орудие на другой берег.

Нас – счастливых и гордых номеров – перевезли вне очереди конные. Помню, как потешались конные, когда я в своем ледяном «кринолине» с трудом поднимался на лошадь. Орудие, покрытое ледяной корой, шло за нами.

Впереди начался оживленный ружейный огонь, и пули засвистели над нами. Команда: «Стой! С передков!» Почти в темноте навели орудие на окраину станицы. Перед нами – две яркие вспышки и резкие звуки орудийных выстрелов. Гранатами красные били по переправе. Одна из них ударила по костру и ранила несколько человек. По звуку ясно, что дистанция минимальная.

– Прямой наводкой по орудийным вспышкам, гранатой, прицел 151… Огонь!

Вслед за выстрелом – разрыв нашей гранаты.

Здесь произошло нечто исключительное. Наше орудие образца 1902 года после отката не накатилось обратно, то есть тело орудия осталось под лафетом, и мы не могли продолжать огонь. То был единственный орудийный выстрел нашей армии в этом бою.

Пехота вошла в станицу и выбивала красных из домов. Красная батарея больше не стреляла и была брошена. Наш первый взвод и пулеметчики отправились греться в стоявшую на окраине хату. Отправился и я, но, когда я забрался в набитое людьми помещение, началась жаркая стрельба, и я решил вернуться к орудию. По дороге свистели пули.

В темноте я увидел нашего доблестного командира пулеметной команды Гагемана. После ранения в Чернецовском походе он ходил хромая. Я подошел к нему и, взяв его под локоть, сказал:

– Разрешите мне помочь вам идти.

На что он ответил:

– Да вы, голубчик, сами еле двигаетесь.

Мы пошли рядом и подходили к батарее под уже редким огнем, когда раздался звук шлепнувшей о что-то пули. Поручик, не сгибаясь, навзничь упал. Пуля попала ему в висок. Через несколько минут он умер.

Наше орудие вышло на площадь. Нам отвели хаты, и, распрягши лошадей, мы завалились спать.

На другой день наши ездовые ездили за реку помогать перевезти первое орудие и ящики. Мы же чистили и приводили в порядок наше орудие. Потеплело, и орудие само накатилось, как должно.

И. Лисенко

Наши сестры[426]

1-я генерала Маркова батарея понесла тяжелые потери за три года борьбы против красных. Пали в боях командир полковник Миончинский, весь выдающийся первоначальный командный состав и большинство рядовых чинов. Оставшиеся почти все были переранены, многие по нескольку раз. Были убиты и две сестры милосердия и дважды ранена третья. О них я и хочу вспомнить.

При соединении 4-й и 1-й батарей в Ново-Дмитриевской вместе с остальным составом к нам попала и сестра милосердия, уроженка Донской области, Ольга Ивановна Бошкова. Скромная и деловитая, она завоевала общую симпатию и уважение за свое недолгое пребывание в батарее.

Помню один из переходов после отхода от Екатеринодара. Я дошел, придерживаясь за щит орудия, а рядом шла Ольга Ивановна со своей полевой сумкой. Меня поразило выражение глубокой печали на ее лице, и я невольно спросил: «Отчего вы так грустны? Слава Богу, мы вышли из окружения и идем к вам на Дон». Она ответила, что вспомнила своего жениха, оставшегося на германском фронте, и родных и чувствует, даже знает, что никогда их больше не увидит. Я был смущен уверенностью ее слов и пытался сказать ей что-то в утешение. Но она молчала.

Через несколько дней, при переходе железной дороги у Горькой Балки, батарея попала под орудийный и пулеметный огонь бронепоезда. Быстро снялись с передков и прямой наводкой отогнали красных. В нескольких шагах от орудий низким разрывом шрапнели была убита Ольга Ивановна.

Елена Ильченко, известная под другим именем на юге артистка, поступила в батарею во втором походе. Поразительно красивая, она держала себя с большим чувством собственного достоинства и полным бесстрашием. Невольно все мы подтягивались во всех отношениях в ее присутствии. Она была убита под Армавиром, когда погибло наше 3-е орудие, сопровождавшее Сводно-Гвардейский полк.

После боя под Ростовом в 1917 году наша батарея вернулась в Новочеркасск и расположилась в Платовской мужской гимназии. Заботу о нашем питании взяла на себя заведующая бывшим до нас в гимназии лазаретом. Ей помогала сестра милосердия, казачка станицы Кумшацкой, Домна Ивановна Сулацкая. В начале января 1918 года взвод батареи был отправлен в отряд Чернецова, защищавшего Донскую область севернее Новочеркасска. К взводу присоединилась и Домна Ивановна. Позднее она нам говорила, что ей было бесконечно жаль нас, таких молодых и одиноких на Дону, идущих защищать Новочеркасск, в то время как офицеры и казаки расходились по домам. Небольшого роста, крепкая, ловкая и хозяйственная, она казалась мне воплощением лучших черт казачества. Скоро стала она для нас не только образцовой и бесстрашной сестрой милосердия, но и как бы старшей сестрой всех нас – 18-летних юношей. Она была старше нас года на три и держала себя соответственно – по-домашнему просто, деловито и серьезно.

Нельзя представить себе 1-ю генерала Маркова батарею без полковника Миончинского, капитана Шперлинга и Домны Ивановны.

Бои 1-го Кубанского похода вспоминаются мне