Государевы конюхи - Далия Трускиновская

Наверху, в кремлевских Набережных садах, устроенных перед государевым дворцом, и в верховых садах цвели яблони. Государь яблоки любил и велел разводить лучшие сорта — Титов налив, Отборный, Большой, Белый, Звонку, Мирончик. Данила вспомнил, как осенью давний дружок, Ваня Анофриев веселил сыночка — принес яблочко-«звонку», большое и желтое, в котором семена, созревши, лежат в просторном семенном гнезде, потрясешь — тихонько гремят. У Вани-то все в жизни шло правильно, ходил он за аргамаками — и ходил, на опасные поручения не набивался.

Берегом Неглинки Данила и Ульянка вышли туда, где на слиянии ее с Москвой-рекой стояла Водовзводная башня. Оттуда уже полезли на крутой откос. Шустрый Ульянка забрался повыше, Данила шел низом, и оба старательно раздвигали вилами кусты, бурьян, чертополох. Никакого посоха не было.

Это уже становилось любопытно.

Коли бы посох валялся у самой воды, его бы прибрали рыболовы. Но умирающего Бахтияра нашли довольно высоко. Вряд ли он убежал далеко от того места, где потерял посох. Что же означала сия загадка? То ли, что лазутчик Разбойного приказа только прикидывался хромым?

Ломая голову над этой задачкой, Данила добрел до Благовещенской башни. Далее искать не имело смысла. Получалось, что посох унес тот, кто порешил Бахтияра. Но за каким бесом?! Что в том посохе важного и значительного? Крепкая и высокая, поболее двух аршин, суковатая палка…

— Хватит, поворачиваем! — крикнул он Ульянке.

И тут его наконец окликнули сверху:

— Ты что там слоняешься, молодец?

— Конюхи мы, с Аргамачьих, — отвечал Данила. — Нас за свежими ветками послали.

— Покажись-ка!

Данила чуть спустился и задрал голову, чтобы сторожевой стрелец мог разглядеть его лицо.

— А на кой хрен вам там свежие ветки?

— Ты про то нашего деда Акишева спрашивай! Аргамак захворал, дед над ним мудрит! Без бузины, говорит, не возвращайтесь! — крикнул снизу Данила.

— Ну, Бог с вами, рвите свои ветки!

Приходилось соответствовать своему вранью. Данила стал набирать пучок погуще и даже крикнул Ульянке, чтобы тот высматривал ветки посвежее. Обламывая кусты, они дошли от Благовещенской до Водовзводной, один — поверху, другой — понизу, и там сошлись.

— Посвежее драть, говоришь? А у самого-то какие? — язвительно заметил Ульянка.

У него самого был немалый пук цветущей бузины, и он выглядывал сквозь белые соцветия, как затаившийся в зарослях хищный зверек с острой мордочкой.

— Не все ли равно…

— А вот, и вот, и вот… — Ульянка указал на привядшие листья.

Данила уставился на них, не понимая, откуда бы таким взяться — вся листва на склоне свежая, нежно-зеленая. И понемногу стало у него в голове возникать некое понимание…

— Пошли назад, — сказал он. — Поглядим, где это там привядшие кусты стоят.

Они оставили вилы у стены и пошли вместе, раздвигая руками бузину. Первым шел глазастый Ульянка. Вдруг он обернулся:

— Этот куст, что ли?

И точно, перистые листочки на нем поникли. Равным образом и на соседнем кусте…

— Что за притча? — сам себя спросил Данила, боясь поверить в собственный домысел. — Пойдем-ка, Ульянка, нечего нам тут торчать.

И поспешил к Боровицким воротам.

В голове у него барахтались, по-всякому сочетаясь, предсмертные слова Бахтияра: «ядра», «коло» и просьба донести Башмакову…

— Где тебя носит? — сердито спросил Богдаш, когда Данила с Ульянкой появились на Аргамачьих конюшнях. — Гляди, вдругорядь Разбойному приказу попадешься, Ульянка за старшими не побежит и в Коломенское не поскачет!

Ульянка неожиданно покраснел.

— А это что еще? — Богдаш ткнул пальцем в пук бузины.

Данила ахнул — вот же дурень, ему бы эту дрянь, зайдя за Водовзводную башню, выбросить, а он на конюшню притащил! И Ульянка тоже — не пожелал с цветами расставаться. Вот и стоят теперь перед хохочущим Богдашкой, как два истукана!

На хохот выглянул дед Акишев, подошел, отстранил Богдана, поглядел на Ульянку с Данилой — тоже засмеялся. Но совсем иначе — как если бы дед глядел на смешные шалости внуков.

— Ты, Богдашка, молчи! — сказал он, повернувшись к конюху. — Не всем же быть такими, как ты, деревянными. Ступай, Христа ради, не смущай добрых людей!

Богдан пожал плечами и пошел проходом меж стойлами, статный, плечистый, кудрявый — бабья погибель!

— Ах ты, детинушка незадачливый… — пробормотал жалостно, глядя ему вслед, дед Акишев. — А вы, ребятки мои, его не слушайте. Он не от хорошей жизни этак хохочет. Тяжко ему. А для какой надобности вы бузину-то притащили? Что затеяли?

— Пришлось притащить, — буркнул Данила. — Сейчас выкинем. Ульянка, отнеси на двор, кинь там поближе к навозной куче!

Он сунул парнишке свой пук бузины и поспешил следом за Богданом. Нужно было как-то объяснить, откуда взялись цветы, а то спасу не будет от Богдашкина длинного языка!

Богдан, выслушав, присвистнул.

— Да ты вовсе из ума выжил, — сказал он. — Ходы и лазы под Кремлем есть, да только они наполовину засыпаны. Иные еще при поляках взорвались, потому что там, внизу, порох хранили, иные заложили, чтобы весь Кремль в них не обвалился или с холма в речку не съехал. Пойдем-ка лучше на Неглинку. Вот вернется Семейка — он тебе про подземелья расскажет, он туда лазил.

— А куда ж девался Бахтияров посох? — спросил Данила. — И тот, кто джерид метнул, — он-то куда подевался? Мы ж там переполох подняли, стрельцы факелами светили. Кабы там кто был — мы бы углядели. По всему получается — там открывался лаз под землю, Бахтияр либо туда лезть собрался и уже посох вниз спустил, либо оттуда выкарабкивался и там посох оставил. И оттуда же джерид прилетел.

— Складно толкуешь, — согласился Богдаш. — Но он бы так и сказал — под землей-де убийца мой. А не поминал Башмакова, «ядра» и «коло». Посох мало ли кто подобрал — там же дорога, телеги тащатся. Времени на то было довольно. И отчего кусты сохнут — это ты не меня спрашивай, а верховых садовников! Кончится вся кутерьма — я тебя к ним сведу. Пока нет государя, может, пустят тебя верховыми садами полюбоваться, теми, что на крышах заместо кровли.

Данила загрустил. Все у него так ловко выходило, пока зловредный Богдаш не вмешался. А тот старательно выполнял приказание Башмакова. На конюшни пришел воз ржаной соломы — и на том возу Данила с Желваком выехали из Кремля, Желвак — открыто, Данила — угнездившись под толстой грубой ватолой, которую мужик, что солому привез, таскал с собой заместо одеяла. Сколько могли — ехали, дальше пошли пешком.

Когда дошли до переулка, где селились зазорные девки, Даниле сделалось совсем тошно — не хотел встречаться с Федосьицей. Ну, что он ей скажет? Будет молча слушать упреки, переминаясь с ноги на ногу и раскачиваясь, как дерево на ветру? Богдаш тоже чувствовал себя неловко — молчал и супился, искоса поглядывая на товарища.