Жуга. Осенний лис - Дмитрий Игоревич Скирюк

всё ещё пасмурном, проглянуло солнце. Моряки засобирались в путь. Ветер не был попутным, но не был и встречным. Варягов это вполне устраивало, и прежде чем солнце успело подняться, кнорр покинул гавань и лёг на прежний курс.

Поймать волосатика

«С помощью какого секрета живёшь в камне?

С помощью какого секрета проходишь через огонь?»

Чжао Сянцзы

Вильям кончил читать, сложил исписанные листки в стопку и постучал ею о скамью, подравнивая край. Покосился на неподвижных слушателей. Те молчали. Тогда Вильям не выдержал и задал главный, мучивший его вопрос:

– Ну, как?

– Скучно, – объявил Яльмар, – и неинтересно. Ни битв, ни сражений. Одна средняя драка, и та в конце.

– Это потому, что я читаю сам, – поспешно возразил на это бард. – Это же пиеса, а не летопись, её актёры должны разыгрывать.

– Всё равно так себе. И потом, что это за имена такие – Клавдий, Фортинбрас, Лаэрт… Откуда ты их выкопал в Дании?

– Ну, э-ээ… Я решил, что так лучше звучит.

– А «Полоний» почему? Он, что, по-твоему, поляк? Закидают тебя, Вильям, с твоей пиесой тухлыми яйцами.

Вильям почувствовал себя неуютно, но тут ему на выручку совершенно неожиданно пришёл Жуга.

– А по-моему, неплохо, – сказал он. – Конечно, накрутил ты ерунды, но мне нравится. Не всё, конечно.

Бард с интересом подался вперёд.

– А что не нравится?

Все начали переглядываться. Теперь уже травник закряхтел и заёрзал. Пригладил волосы рукой. За последние несколько дней его рыжие волосы засалились и растрепались ещё больше. Вильям невольно задумался о том, как сейчас выглядит он сам – последний раз они все мылись на Стронсее, когда радушный Торкель в честь гостей истопил баню. Сейчас Вильям вспоминал эту баню, как, наверное, Адам после изгнания на землю вспоминал потерянный рай. Холод и ветер вынуждали сутки напролёт не снимать шапку или капюшон и спать вповалку, греясь друг о друга. Наверное, поэтому у Вильяма все герои в начале пьесы отчаянно мёрзли. Сегодня впервые за две недели выдался солнечный день, и настроение у барда было превосходное. Правда, сейчас стараниями слушателей оно стремительно летело вниз и в скором времени грозилось рухнуть ко всем чертям.

Вильям вздохнул и перевёл взгляд на остальных.

Помимо травника и Тила, послушать барда мало кто захотел. На некоторое время к ним присоединился Орге, но вскоре пьеса ему наскучила и он ушёл. Вильям давно обратил внимание, что дела людей мало интересуют подгорный народец. В итоге из варягов, кроме Яльмара, остались только Хельг и Бранд, и то Вильям подозревал, что Бранд остался лишь со скуки – во время последнего шторма рукоятью весла ему выбило плечо, сустав Жуга вправил, но для пущей надёжности перевязал ему руку и строго-настрого приказал дней пять к веслу не прикасаться. Бранд спал, когда все остальные занимались греблей, бездельничал ночами и, как следствие, скучал.

– Да много чего, – наконец заговорил травник. – Вот там король говорит тем двоим… ну, этим вот, приехали которые: «Спасибо, Розенкранц и Гильденстерн». А после королева говорит вслед за ним: «Спасибо, Гильденстерн и Розенкранц». Они чего их путают? Не знают, кто есть кто?

– Ну, может, и не знают… – пожал плечами бард. – В самом деле, откуда им их знать? За ними послали, они приехали, а королева с королём, быть может, и не видели их никогда. Нет, это мелочи, они большой роли не играют. А что ещё?

– Ну, всё равно, – продолжал упорствовать Жуга. – Не ясно, чего он хочет, этот принц, и что собирается делать, если правда вскроется. И потом, непонятно ещё – он только прикидывался чокнутым или на самом деле тронулся умом?

– Гм… – озадачился Вильям. – Неужели так уж непонятно?

– Я, например, не понял.

– Я тоже, – поддакнул Хансен. – Но сама идея мне нравится. И написано хорошо. Особенно то место, где он прыгает в могилу – аж мурашки по спине!

– А я так думаю, что это чересчур, – объявил Яльмар. – По мне так вовсе незачем в могилу прыгать. И принц у тебя слюнтяй какой-то получился – ходит, ходит, болтает невесть что: «Прошу прощенья», «Извините, я вас перебью». Это в Дании-то! Ха! Хорошо хоть под конец за шпагу взялся, и то не с того конца.

– Ну, это, Яльмар, ты того, – усомнился травник, – загнул. Какой он слюнтяй? Они же при дворе, так что им, топором перед королём махать?

– А почему нет? Видел бы ты его, когда он прыгнул ко мне на кнорр – растрёпанный, с мечом, дикий, как кладбищенская крыса… Вот это принц, это я понимаю, сын конунга! А это – так, слюнтяй.

– Не слюнтяй.

– А я говорю: слюнтяй!

– Нет, не слюнтяй! Так и скажи, что ты просто ничего не понял.

– Сам дурак!

– Перестаньте ссориться, – примирительно сказал Хансен. – Любые размышленья к месту. Он мечется, а если чего и боится, то только покарать невиновного. Я бы тоже размышлял, приключись со мной такое. Только, Вильям, мысли у него пустые, словоблудие одно. Он всё думает – убивать или не убивать, а сам уже давно решил убить. Ему бы о большом подумать, о вечном, чтобы этакое что-нибудь…

Тил промолчал. Вильям неловко кашлянул в кулак, чтоб скрыть смущение, свернул пергамент в трубку и засунул в сумку. Яльмар зевнул, встал и направился на корму проверить, как там Гальберт – после инцидента с банкой Гудвина он не доверял никому. Хельг подхватил овчину и тоже перебрался поближе к мачте, где лёг и вскоре захрапел. Бранд некоторое время сидел рядом, потом ушёл на нос, где Магнус с багром в руках высматривал льдины.

– Неужели так плохо? – упавшим голосом спросил Вильям у оставшихся троих.

– Не бери в голову, – отмахнулся Жуга. – Ну что мы понимаем в этом твоём театре? Сам разбирайся, не смотри на других. Главное – пиши побольше, у тебя хорошо получается. А что забудешь, потом наверстаешь. А если править без конца, никогда не закончишь.

– Да, да… Ты прав, ты прав… – проговорил Вильям, кивая головой. – Это звучит разумно. Пожалуй, я так и сделаю.

Он перебрался на своё излюбленное место – ближе к мачте, оседлал скамейку, вытащил свинцовый карандаш, исписанные вдоль и поперёк листы черновиков и с головой ушёл в работу, изредка прерываясь, чтобы согреть за пазухой озябшие ладони. Жуге вдруг вспомнилось, что перед тем, как зачитать своё творение, бард почти неделю трудился, урывая час-другой от отдыха и сна. Писательской энергии Вильяма можно было позавидовать, тем более что дни, когда кнорр не качало, можно было