В.И. Ленин. Полная биография - Владлен Логинов

С самого начала болезни Владимир Ильич скептически относился ко всем заверениям родных и медиков, надеявшихся на выздоровление и благополучный исход. Но пока оставалась возможность работать, он готов был претерпеть все – и мучительную бессонницу, и головную боль, и периодические «кондрашки», и даже самые неприятные медицинские процедуры. А когда Мария Ильинична стала уговаривать его поменьше заниматься делами, он ответил ей очень просто: «У меня ничего другого нет».

Ленин был убежден, что болезнь развивается по каким-то своим законам и полным устранением от всякой деятельности нельзя ни остановить, ни замедлить ее ход. «Ленин никогда не говорил этого, – написал профессор Ферстер, – но он всегда это чувствовал. Работа для него была жизнью, бездеятельность означала смерть»2311.

И задолго до этих мартовских дней 1923 года Ленин твердо решил: паралич и утрата речи – это конец. Жизнь, утратившая свою ось и свой смысл, жизнь как сугубо физиологическое существование ему не нужна. Значит, пора ставить точку. И он имеет право на эвтаназию.

10 марта он отказывается принимать пищу. Затем перестает принимать лекарства. Но смотреть на причиняемые этим решением страдания близких для него было нестерпимым. И вечером 13-го он опять соглашается на уколы, а 14-го на кашу и кофе с молоком, и при этом «безнадежно махнул рукой и как бы хотел сказать, что “все это ни к чему”».

Кожевников, который до встречи с Владимиром Ильичом не испытывал к нему особых симпатий, в этой связи позволил себе сделать «немедицинскую» запись:

«Всегдашняя деликатность, заботливость о других, нежелание быть кому-либо в тягость сказывается у В.И. и теперь, когда состояние его здоровья внушает серьезные опасения. До чего же глубоко должны в нем сидеть эти качества. Это одна из основных черт его характера, и это-то заставляет, при близком с ним общении, привязываться к нему все больше и больше».

А как медик и дежурный врач Кожевников пишет о своем пациенте: «Лицо по-прежнему крайне грустное. В.И. все время пытается что-то сказать, но это ему не удается, понять его почти невозможно. Это волнует, огорчает В.И., он расстраивается этим. Бесконечно грустно смотреть на его беспомощность. Выражение глаз при этом такое грустное, что смотреть на него невозможно»2312.

Валентинов, бывший в курсе всех слухов, ходивших по Москве, полагает, что именно в этот момент внутри Политбюро разгораются страсти по вопросу о лидерстве в партии, и поводом для них якобы становится статья Карла Радека.

14 марта «Правда» выпустила специальный номер, посвященный 25-летию I съезда РСДРП. Надо напомнить, что тогда, как и до революции, большевики не считали себя раскольниками, отколовшимися или отпочковавшимися от РСДРП. Наоборот, они полагали, что являются прямыми преемниками исторических традиций революционной российской социал-демократии, и вели счет своим съездам с 1898 года. Поэтому 25-летие I съезда фактически отмечалось в 1923 году как 25-летие Коммунистической партии2313.

Со статьями, связанными с этим юбилеем, на первых полосах «Правды» выступили Каменев и Зиновьев. Тут же была статья Сталина «К вопросу о стратегии и тактике русских коммунистов» и Троцкого «Мысли о партии». Далее шли статьи Сафарова, Преображенского («Вождь партии»), Н. Осинского («Ленин»), Радека, В. Соколова, В. Дубовского, С. Малышева, А. Бубнова, Е. Ярославского. Из «стариков» со статьями выступили – делегат I съезда РСДРП Б. Эйдельман, Кржижановский, Лепешинский, Скворцов-Степанов, Рязанов («Маркс и РКП»). Из более молодых – Д. Бедный, Л. Каганович, М. Кольцов и другие.

Среди этой плеяды блестящих и неблестящих публицистов специфическое внимание читателей привлекла статья Карла Радека на четвертой полосе. «В те дни, встречаясь с моими знакомыми, – вспоминал Н. Валентинов, – я, после почти обязательных слов о внезапной болезни Ленина, много раз слышал такой вопрос: “А статью Радека читали? Что это значит?” Иные к этому прибавляли: “Статья Радека, да еще в этом номере, не могла появиться случайно”».

Дело в том, что именно в этом номере на девятой полосе были впервые опубликованы правительственные сообщения и медицинские бюллетени от 12 и 13 марта за подписями Миньковского, Ферстера, Крамера, Кожевникова и Семашко о «значительном ухудшении» состояния здоровья В.И. Ленина.

Какую же связь улавливали чуткие на сплетни интеллектуалы между девятой и четвертой полосой? «Под заголовком “Лев Троцкий – организатор победы”, – объясняет Валентинов, – Радек написал самую безудержную апологию Троцкого. Кажется, никто так до этого не писал о нем. Радек говорил о Троцком как о “великом умственном авторитете”, “великом представителе русской революции”; он раскрывает “тайну величия” Троцкого, его “гениальное понимание” военных вопросов, его “организаторский гений”.

…Подобное возвеличение, – заключает Валентинов, – появляется именно в момент, когда правительственное сообщение, говоря об опасной болезни Ленина, дает понять, что от руководства партией и страной Ленин отошел… В этом выдвижении Троцкого на вакантное место после ухода Ленина видят смысл его [Радека. – В.Л.] статьи»2314.

17 марта Сталин пишет карандашом записку членам ЦК. Потом в перечне фамилий оставляет только Зиновьева и Каменева: «Только что вызвала меня Надежда Константиновна и сообщила в секретном порядке, что Ильич в “ужасном состоянии, с ним припадки, не хочет, не может дольше жить” и требует цианистого калия, обязательно. Сообщила, что пробовала дать калий, но “не хватило выдержки”, ввиду чего требует “поддержки Сталина”».

Прямо на записке Зиновьев пишет: «Нельзя этого никак. Ферстер дает надежды – как же можно? Да если бы и не было этого! Нельзя, нельзя, нельзя. Г.З.» Тут же расписывается и Каменев2315.

21 марта Сталин выносит этот вопрос на Политбюро: «В субботу 17.III т. Ульянова (Н.К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном “просьбу Владимира Ильича Сталину” о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Владимиру Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мной Н.К. говорила между прочим, что “В. Ильич переживает неимоверные страдания”, что “дальше жить так немыслимо”, и упорно настаивала “не отказывать Ильичу в его просьбе”.

Ввиду особой настойчивости Н.К. и ввиду того, что В. Ильич требовал моего согласия (В.И. дважды вызывал к себе Н.К. во время беседы со мной из своего кабинета, где мы вели беседу, и с волнением требовал “согласия Сталина”, ввиду чего мы вынуждены были оба раза прерывать беседу), я не счел возможным ответить отказом, заявив: “прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование”. В. Ильич действительно успокоился.

Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу В. Ильича и вынужден отказаться от этой миссии, как бы она ни была гуманна и необходима, о чем и довожу до сведения членов П. Бюро ЦК. И. Сталин».

Прямо на уголке этого письма Михаил Томский пишет: «Читал. Полагаю, что “нерешительность” Сталина – правильна. Следовало бы в строгом составе членов Пол. Бюро обменяться мнениями. Без секретарей (технических)». Здесь же подписи: «Читал Г. Зиновьев», «Читал Н. Бухарин. Троцкий. Каменев. Молотов»2316.