Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон

Министры и чиновники делали все возможное, чтобы заклеймить каркающих пессимистов, обвиняя их в анахронизме и реакционности. Те, кто жаловались, что «мы продаем империю», отрекаясь от наших обязанностей, что «мы увлекаясь политикой стремления избежать трудностей», являлись, как правило, пожилыми джентльменами с колючими седыми усами, сидевшими в удобных креслах в клубах. Так выразился бывший глава Министерства по делам колоний сэр Джон Макферсон в 1960 г.[3386]

Это было очень меткое замечание, ведь усы исчезали столь же быстро, как и империя. Они не считались обязательными в армии уже в 1916 г., когда король издал указ, позволяющий брить верхнюю губу. Есть предположение, что эти изменения ввели ради принца Уэльского, у которого плохо росли волосы на лице[3387]. Но, судя по словам его секретаря, генерал сэр Невилл Макрели отдал этот приказ, поскольку сам очень не любил свои усы, которые «торчали во все стороны, напоминая небольшие щетки, используемые кухарками и другими людьми для чистки сковородок». Как бы то ни было, усы определенно вышли из моды к 1950-м. Они стали темой шуток благодаря Чарли Чаплину и Граучо Марксу. Они же стали международным символом «злодейства»[3388] благодаря усам-«щеточкам» у Гитлера, и «большим смеющимся тараканам» под носом Сталина. В Британии их рассматривали, как признак полковника Блимпа, знак определенного склада ума. [Полковник Блимп, всегда готовый к прошедшей войне, был персонажем политических карикатур в 1930-е годы. — Прим. перев.] Например, в романе П.Г. Вудхауса. написанном в 1954 г., говорилось о «легком дымке растительности»[3389], который культивировал Берти Вустер, чтобы приобрести «колдовской» вид. Но усы заклеймил Дживс, безупречный арбитр моды, назвав их «темным пятном, напоминающим густой индийский острый суп с пряностями»[3390].

Если серьезно, то сэр Джон Макферсон повторил принятую защиту «эволюции империи в Содружество»[3391]. Ббритания просто завершала (несколько ускоренным темпом) преднамеренный процесс опекунства, а ее колонии развивались от состояния опеки к свободе. Если Макферсон правильно говорил о «большой Британии», как о самоликвидирующейся сущности, то добавил чрезвычайно благоприятный блеск к тому, что называлось «паническим бегством из империи»[3392]. В конце 1950-х, когда он был ведущим чиновником Министерства по делам колоний, этот человек в частных беседах выражал отчаяние от грядущей перспективы превращения своего ведомства в «департамент скал и островов»[3393].

Казалось, Соединенному Королевству самой судьбой предназначено сохранить примерно двести разбросанных по всему миру маленьких зависимых территорий. Внутри страны и за границей враждебно настроенные обозреватели считали их кусками дискредитировавшего себя мирового порядка, пылью после взрыва системы. Они являлись (особенно — для американцев) остаточными символами четырех столетий стяжательства и наживы. Франклин Д. Рузвельт укорял из-за этого Черчилля в 1944 г., сказав: премьер-министру придется приспосабливаться к новому периоду, который начался в истории планеты. Президент предупреждал своего госсекретаря, что «британцы будут захватывать землю в любом месте в мире, даже если это просто скала или песчаная отмель»[3394].

Некоторые британцы действительно ценили стратегически ценные или привлекательные из-за чего-то иного остатки имперской власти. Ведь даже атомные частицы бывшей славы могли стать гранулами фундамента будущей мощи. Вскоре после своей речи о «ветре перемен» Гарольд Макмиллан решил: «Нам нужны только наши Гибралтары»[3395]. Цепь плацдармов, соединенных по воздуху и морю, становилась современным способом поддержания влияния Британии в мире. Их можно легко охранять. Ими окажется дешево управлять. С местным населением возможны лишь мелкие осложнения.

Ссылаясь на вынужденное переселение людей с Диего-Гарсии, атолла в архипелаге Чагос (вскоре переданного в аренду США), глава Министерства иностранных дел написал в 1966 г.: «Цель — получить какие-то скалы, которые останутся нашими. Там не будет никакого местного населения, кроме чаек». Высокопоставленный чиновник прокомментировал: «К сожалению, вместе с птицами уходят и немногочисленные Тарзаны или Пятницы, происхождение которых неясно. Надо надеяться, что они желают перебраться на Маврикий и т.д.»[3396] Такие острова, покинутые людьми или же населенные, давали власть без ответственности — то, к чему стремились империалисты на протяжении веков.

Обеспечивая это преимущество, они напоминали пояс баз в Карибском море, которые Британия передала США в обмен на пятьдесят старых эсминцев. Та сделка считалась целесообразной и выгодной в военное время, благодаря ей Черчилль надеялся скрепить трансатлантические связи. Это не было хитростью или тактическим ходом Рузвельта с целью вытеснить британцев с восточных подходов к Панамскому каналу и материковой части Америки. Но сделка стала признанием снижения необходимости для Великобритании стратегических позиций в регионе, который все больше становился сферой интересов Америки. Более того, передача баз, совершенная без каких-либо консультаций на местах, отражала давнее равнодушие, неуважение и пренебрежение Британии к бедным, дорогостоящим и излишним островам. Когда сахар все еще оставался продуктом-королем, острова Вест-Индии считались «самыми дорогими драгоценными камнями в короне Британии»[3397]. Но после того, как сахар сбросили с трона, острова стали, по выражению Джозефа Чемберлена, «самой мрачной трущобой империи»[3398].