Молот и крест - Гарри Гаррисон

Их слова не принесли утешения Шефу. Это были немногие уцелевшие воины Эдмунда, которые сражались до последнего мгновения в попытке уничтожить Рагнарсонов и лишить армию викингов руководства. Все ранены, многие тяжело. Они ожидали смерти и в ожидании негромко разговаривали. В основном сожалели, что не удалось в первые минуты после прорыва одолеть врагов. Но они говорили, что нельзя было и думать, что им удастся прорваться к самому сердцу Великой Армии без сопротивления. Они хорошо справились: сожгли корабли, перебили экипажи.

– Мы заслужили великую славу, – сказал один. – Стояли, как орлы, на телах убитых. И не будем жалеть о своей смерти.

– Хотел бы я, чтобы не захватили короля, – сказал в наступившей тишине один из товарищей воина, говоря с трудом: у него было пробито легкое. Все серьезно закивали, и глаза их устремились к углу загона.

Шеф вздрогнул. Ему не хотелось смотреть в лицо поверженному королю Эдмунду. Он вспомнил, как король подошел к нему, разговаривал с ним – с нищим, с троллом, с рабом, с ребенком, не помнящим отца, – и вот король просил его отойти в сторону. Если бы он послушался, англичане могли бы победить в ту ночь. И ему не пришлось бы предстать перед гневом Айвара. Шеф помнил, что говорили викинги о том, как с ним поступит Айвар. Вспомнил парня-проводника, который показывал ему эти самые загоны и рассказывал, как Айвар обходится с теми, кто встает у него на пути. А он, Шеф, отобрал у Айвара женщину. Взял ее, чувственно, физически овладел, превратил девушку в женщину. Что с ней случилось? Ее не привели с ним назад. Кто-то увел ее. Но он не мог по-настоящему тревожиться о ней. Слишком близка собственная судьба. И больше страха смерти, больше стыда предательства – ужас перед Айваром. И снова и снова на протяжении ночи Шеф думал: если бы только я мог сейчас умереть от холода. Он не хотел дожить до утра.

* * *

На следующее утро топот ног привел его в себя после ночного оцепенения. Шеф сел, прежде всего ощутив сухой распухший язык во рту. Вокруг стражники разрезали веревки, вытаскивали тела: некоторым повезло, и желание Шефа для них ночью исполнилось. Перед ним на корточках сидел человек, маленькая худая фигура, в грязной, в пятнах крови рубашке, человек с очень усталым лицом. Это Хунд. Он держал кувшин с водой. Несколько минут Шеф ни о чем другом не мог думать, а Хунд осторожно, со многими мучительными паузами давал ему по глотку за раз. Только когда он ощутил благословенную наполненность водой по горло и мог позволить себе роскошь прополоскать рот и сплюнуть воду на землю, Шеф понял, что Хунд что-то говорит ему.

– Шеф, Шеф, постарайся понять. Нам нужно кое-что знать. Где Годива?

– Не знаю. Я увел ее. Мне кажется, ее захватил кто-то другой. Но меня схватили до этого.

– Как ты думаешь, кто ее захватил?

Шеф вспомнил смех в кустах, то странное ощущение; тогда он забыл о нем: в лесу полно других беженцев.

– Альфгар. Он всегда хорошо шел по следу. Должно быть, выследил нас.

Шеф задумался, отгоняя летаргию холода и усталости.

– Я думаю, он вернулся и привел к нам Мюртача с остальными. Может, они договорились. Они получили меня, а он ее. А может, он просто захватил ее, пока они были заняты мной. Их было мало, и они не захотели рисковать и преследовать его. После испытанного ночью страха.

– Вот как. Айвара больше интересуешь ты, чем она. Но он знает, что ты увел ее из лагеря. Это плохо. – Хунд провел рукой по своей редкой бороденке. – Шеф, постарайся вспомнить. Кто-нибудь видел, чтобы ты убил викинга собственными руками?

– Я убил только одного. Это было в темноте, и никто не видел. И это не было великим деянием. Но кто-то мог видеть, как я в загонах освобождал рабов, освобождал Альфгара. – Рот Шефа скривился. – И знаешь, я прорвал строй викингов горящей мачтой, когда все воины короля не могли это сделать. – Шеф повернул ладони и внимательно осмотрел полоски побелевшей кожи, крошечные отверстия, проделанные шипом на месте волдырей.

– Да. Но все же это не может служить основанием для кровной мести. Мы с Ингульфом принесли много пользы ночью и на следующий день. Многие вожди погибли бы или остались калеками на всю жизнь, если бы не мы. Знаешь, он может даже сшить кишки, и человек иногда остается жив, если он достаточно силен, чтобы выдержать боль, и в теле его нет яда.

Шеф внимательней взглянул на пятна на рубашке своего друга.

– Ты попытаешься выкупить меня? У Айвара?

– Да.

– Ты с Ингульфом? Но какое ему дело до меня?

Хунд окунул в остаток воды черствый хлеб и передал Шефу.

– Это все Торвин. Он говорит, что это дело Пути. Говорит, что тебя нужно спасти. Не знаю почему, но он совершенно одержим этим. Кто-то рассказал ему вчера, и он тут же прибежал к нам. Ты что-то такое сделал, о чем я не знаю?

Шеф откинулся в своих путах.

– Многое, Хунд. Но в одном я уверен. Никто не сможет отобрать меня у Айвара. Я взял его женщину. Как я могу заплатить ему за это?

– Если велика обида, велика и цена. – Хунд снова наполнил кувшин водой из меха, положил рядом немного хлеба и дал Шефу кусок грязной домотканой материи, которую нес на руке. – В лагере мало еды, а половину одеял использовали на повязки. Это все, что я смог найти. Растяни надолго. Если хочешь заплатить выкуп, узнай, что может сказать король.

Хунд подбородком указал на угол загон, возле которого сидели умирающие воины, сказал что-то стражнику, встал и вышел.

Король, подумал Шеф. Какой выкуп потребует Айвар?

* * *

– Есть ли надежда? – спросил Торвин.

Убийца-Бранд с легким удивлением взглянул на него.

– На каком языке говорит жрец Пути? Надежда? Надежда – это слюна между клыками волка Фенриса, прикованного до самого дня Рагнарока. Если мы начнем совершать поступки только из-за надежды, мы кончим хуже христиан, поющих гимны своему богу, потому что за это он их лучше встретит на небе. Ты забываешься, Торвин.

Бранд с интересом посмотрел на свою правую руку, лежащую на грубом столе рядом с горном Торвина. Она была разрезана мечом между вторым и третьим пальцами, разрублена почти до запястья. Над ней склонился лекарь Ингульф, он промывал рану теплой водой со слабым запахом трав. Потом медленно, осторожно развел края раны. На мгновение показалась белая кость, потом ее залила кровь.

– Было бы легче, если бы ты сразу пришел ко мне, а не ждал полтора дня, – сказал лекарь. – Рану легче лечить, пока она свежая. Теперь рана начала затягиваться, и придется ее чистить, а потом рискнуть. Зашивать прямо так. Но не знаю, что было на мече, который тебя ранил.

На лбу Бранда выступил пот, но голос его оставался спокойным, задумчивым.

– Действуй, Ингульф. Я слишком много видел ран, чтобы бояться. Это всего лишь боль. А гниль плоти – настоящая смерть.

– Все равно нужно было прийти раньше.

– Полдня я лежал среди трупов, пока какой-то сообразительный воин не заметил, что все они остыли, а я нет. А когда я пришел в себя и понял, что это моя самая тяжелая рана, ты был занят с более тяжелыми ранеными. Правда ли, что ты вытащил кишки старого Бьора, сшил их и затолкал снова?