Тайная тропа - Шарон Крич

Я потрогала волосы и провела пальцами по рисунку. Это были волосы Розы и рисунок Розы. Меня слегка покоробило то, что тётя Джесси сохранила в память о ней лишь две эти вещи и что она заперла их в ящике в ванной.

Дядя Нейт что-то бормотал во сне. Один раз он сказал: «Закопай!», в другой: «Красная Птичка!», но, что хуже всего, он повторял: «Выпусти меня отсюда! Выпусти меня!» Слышать это было выше моих сил. Его ноги дёргались под простынёй, по лбу катился пот. Я вытерла ему лицо влажным платком и когда попыталась поправить подушку, то обнаружила под ней кусок шёлка: вышивку тёти Джесси с гиацинтами, которую я положила ей в гроб. Там были вышиты гиацинты, хлеб и спускающаяся с неба рука.

Это жутко меня напугало. Это что получается? Вышивка сама вылезла из гроба и попала под подушку дяди Нейта?

– Красная Птичка! Красная Птичка! – позвал он.

У меня в руках была его подушка. Я посмотрела на его искажённое мукой лицо. Не знаю, что на меня нашло. Я была кем-то другим. Я была Богом. Я положила подушку ему на лицо. И прижала.

Шагая следующим утром по тропе, я не могла заставить себя оглянуться на дом и ферму. Достаточно бросить всего один взгляд, и они засосут меня обратно и больше никогда не выпустят.

Я всё время мысленно возвращалась к тому моменту, когда я прижала к лицу дяди Нейта подушку. Я была полна любви и полна ненависти. Я ненавидела его, что он болен, что прикован к постели. Я ненавидела себя за то, что думала, что он заменит тётю Джесси кем-то другим. И к этой ненависти примешивалась огромная, непреодолимая любовь к дяде Нейту, моему дяде Нейту, который не обидел даже мухи, который так отчаянно тосковал по тёте Джесси и так отчаянно хотел быть рядом с ней.

Прижимая подушку, я думала: поймай же её, поймай!

Он выпростал руку, схватил моё запястье и сжал. Я посмотрела на мои руки. Это были мои руки, а не руки Бога. Я тотчас убрала с лица дяди Нейта подушку.

Он смотрел на меня, и его взгляд был похож на глазки-бусинки ящерки и многоопытные глаза лисы. Я взбила подушку и положила её ему под голову. Затем сложила вышивку тёти Джесси и сунула её под подушку. Всё это время он наблюдал за мной. Я сидела на стуле рядом с его кроватью и всю ночь сжимала его руку. Никто из нас не проронил ни слова.

Услышав, что мама спустилась на кухню, я схватила фотоаппарат дяди Нейта, сунула его в рюкзак и собрала провизию.

– Ты рано встала, – сказала мама. – Уже уходишь?

– Ага.

– Как дядя Нейт спал?

– Хорошо, – солгала я.

– Зинни, я хочу кое о чём тебя спросить. – Я вздрогнула. Вдруг она знает, что я сделала? – Ты не могла бы прийти домой в следующую субботу, а не через десять дней?

– Зачем?

– Мы все едем в цирк, в Чоктон.

– Я не хочу в цирк, – сказал я.

– Ты уверена? Мы едем всей семьёй.

– И дядя Нейт? – спросила я.

– Ну ладно. Если ты не хочешь с нами в цирк, может, ты придёшь домой и посидишь с ним? Ну так как, Зинни? Что скажешь?

– Ничего.

– Ты расстроена из-за дяди Нейта? – спросила она.

Я не ответила. Мне очень хотелось рассказать ей всё, но всё было перемешано в одной большой кастрюле со спагетти. Дядя Нейт, Джейк, Роуз, тётя Джесси, кольцо, медальон, тропа – все они спутались в одном огромном горшке вины. С каким удовольствием я вывернула бы содержимое этого горшка кому-нибудь на колени. Мне надоело чувствовать себя виноватой из-за малышки Розы, тёти Джесси, дяди Нейта. Я хотела понять, что делает Джейк и почему, и мне надоело чувствовать себя виноватой из-за его воровства. Вместо этого я была как та обезьяна на стене тёти Джесси: застывшая в вечном падении.

Боже, как же мне хотелось быть как Сэм, помешивать суп и говорить: «Я тут ни при чём», или же как малышка Роза, постоянно притворяться старушкой, не будучи ею на самом деле, или же вечно кружиться в сумке для покупок, на радость тёте Джесси.

Всё это я хотела сказать маме, но вместо этого из моего рта донёсся слабый писк, и я согласилась вернуться и присмотреть за дядей Нейтом в следующую субботу.

– Благослови тебя Бог, Зинни. – Она помогла мне надеть на плечи рюкзак и добавила: – Ты попрощалась с ним?

Нет! – чуть не вскрикнула я. Только не это! Я не могу! Но мои ноги сами направились к его комнате, и моя рука открыла его дверь, и когда я наклонилась, чтобы попрощаться, он прошептал:

– Возьми меня с собой на тропу, Зинни. Возьми меня с собой.

– Не могу… тебе нельзя…

– Пожалуйста, тыковка! – взмолился он.

– Я не могу. Посмотри на себя…

Он прижал мои пальцы к губам:

– Тутл-и-а-да!

Я ничего не сказала. Я бросилась вон.

Я взбиралась по тропе всё выше. Моросило, влажные камни поблёскивали серебром. Я ощущала прохладный туман. Согнувшись в три погибели, словно древняя старушка, я шагала и яростно разбрасывала семена циннии, одержимая желанием поскорее расчистить тропу.

Не осознавая, что делаю, я свернула с тропы к месту, где раньше был закопан медальон. Меня тотчас охватил ужас. В моём сознании, словно навязчивый сон, промелькнула картинка: я спешу, бегу через лес, убегаю от кого-то, опускаюсь в этом месте на колени.

Я свернула обратно к тропе и пошла дальше. Войдя в тёмную Девичью Аллею, я подумала: вот она я, беспомощная и закованная в цепи, и меня волокут к тёмной яме. Но я не собиралась кричать или сопротивляться. Возьми меня, умоляла я. Покончи со мной.

Освещённый солнцем луг обещал мне временную передышку. Подойдя к ограде из колючей проволоки, на которой красовался новый знак «ПОСТОРОННИМ ВХОД ЗАПРЕЩЁН», я поняла: луг занят. На дальнем его конце паслась гладкая каштановая кобыла. Ива! Лошадь Сэл. Ива! Я просунула через ограду пакет с едой и рюкзак и пролезла сама. Ива поскребла копытом землю и тряхнула гривой. Она узнала меня. Я осторожно приблизилась к ней, вытащила из пакета яблоко и поднесла его ей. Она отступила на несколько шагов, тряхнула головой и взбила тёмный хвост. Затем подошла ко мне и потёрлась головой об руку.

– Ты скучаешь по Сэл, не так ли? – спросила я, поглаживая её. – Тебе без неё грустно? – Ива была прекрасна. Может, сбегать в лагерь, забрать мои кусачки, вернуться и взять её с собой? Тогда у меня будет моя лошадь, и я смогу ехать верхом по моей тропе.

Зинни-эгоистка. Зинни-воришка.

Я пролезла сквозь ограду на другую сторону. Ива ходила взад-вперёд, как будто не находя себе места. А когда я побежала по тропе, смотрела мне вслед.

Пройдя оставшуюся часть Девичьей Аллеи, я, как ни странно, вышла из неё живой. Я тащила на себе груз вины. Удивительно, что он ещё не раздавил меня. Если вы любите кого-то, а человек болен, можете ли вы ему помочь? Я зашагала вниз по Вороньей Лощине. Вороны подозрительно примолкли. Если вы любите кого-то, а человек хочет умереть, что вы можете сделать?