Трава поет - Дорис Лессинг

Миссис Слэттер прислала для Дика мешок апельсинов из собственного сада, предложив в записке всяческую помощь. Мэри была благодарна этой женщине за то, что она есть, тут рядом, всего лишь в пяти милях от их дома, однако решила обратиться к миссис Слэттер только в случае крайней необходимости. Она написала в своем типичном сухом тоне ответное письмо, в котором благодарила за апельсины и сообщала, что Дик уже пошел на поправку. Однако Дику лучше не становилось. Он лежал в постели, повернувшись лицом к стене и накрывшись с головой одеялом, охваченный беспомощным ужасом человека, который впервые заболел.

— Совсем как ниггер! — изрекла Мэри, с презрением насмехаясь над его трусостью; она видела, что больные туземцы лежат точно так же, охваченные своего рода стоической апатией.

И все же время от времени Дик приподнимался и спрашивал, как идут дела на ферме. Всякий раз, приходя в сознание, он начинал волноваться о том, что без его присмотра может случиться нечто дурное. Мэри честно возилась с ним как с ребенком, но внутри нее росло раздражение из-за страха за самого себя, который испытывал Дик. Потом лихорадка оставила его, и он лежал в унынии, ослабев. Сил едва хватало на то, чтобы сесть. Теперь он метался, жаловался и терзался, все время разговаривая только о работе в полях.

Мэри видела, что муж хочет спуститься в долину и посмотреть, как там обстоят дела, но ей не хотелось самой подобное предлагать. Некоторое время она не обращала внимания на мольбу, написанную на его недовольном исхудавшем лице, но потом, поняв, что иначе Дик сам вылезет из постели, прежде чем наберется достаточно сил, чтобы ходить, согласилась лично проверить все сама.

Мэри пришлось подавить чувство отвращения, которое подымалось в ней при мысли о том, что ей придется лично иметь дело с туземными работниками. Даже когда она уже стояла на веранде, подозвав к себе собак, с ключами от машины в руке, ей пришлось вернуться на кухню, чтобы выпить стакан воды. Сев в автомобиль и поставив было ногу на педаль газа, Мэри снова выскочила, на этот раз под предлогом того, что забыла платок. Когда она выходила из спальни, ей на глаза попалась длинная плеть, висевшая на двух гвоздях, вбитых в дверь кухни. Плеть выглядела элементом декора, прошло немало времени с той поры, когда Мэри в последний раз вспоминала о ее существовании. Сняв плеть с гвоздей и повесив ее себе на запястье, она уже более уверенно направилась к машине. Поскольку теперь у нее была плеть, Мэри открыла заднюю дверцу автомобиля и выпустила собак: она ненавидела чувствовать на затылке их дыхание, когда вела машину. Оставив скулящих от разочарования псов возле дома, она повела машину туда, где должны были трудиться работники. Они знали о болезни Дика и вот уже несколько дней не выходили в поля, оставаясь дома. Мэри погнала машину по ухабистой, изрезанной колеями дороге, остановив ее как можно ближе к поселению, а потом пошла по протоптанной туземцами тропинке, которая, однако, была покрыта порослью посверкивающей влагой травы, поэтому Мэри приходилось ступать осторожно, чтобы не поскользнуться и не упасть. Высокая светло-зеленая поросль вдоль тропинки впивалась ей в юбки острыми иголками, а с кустов прямо в лицо летела красноватая пыль.

Поселение было построено примерно в полумиле от дома на пологом склоне, что позволяло ему возвышаться над долиной. Система была следующая. Новому работнику, предлагавшему свои услуги, предоставлялся неоплачиваемый день, за который он, прежде чем приступить к своим обязанностям, должен был построить хижину для себя и своей семьи. Таким образом, постоянно появлялись новые хижины и всегда имелись старые опустевшие, которые в итоге обрушивались и так и стояли, обвалившись, покуда кто-нибудь не удосуживался их сжечь. Хижины плотно прижимались друг к другу, занимая участок площадью около одного-двух гектаров. Казалось, они были построены не человеческими руками, а появились сами собой. Создавалось впечатление, что с неба протянулась гигантская черная рука, сгребла пригоршню палок и травы, а потом швырнула все это на землю, после чего вдруг по волшебству возникли хижины. Они представляли собой крытые травой мазанки без окон, с низкими одностворчатыми дверьми. Дым от огня, что горел внутри хижин, выходил сквозь многочисленные щели в соломе или же клубами валил из дверных проемов, поэтому каждое из строений медленно покрывалось изнутри копотью. Между хижинами имелись делянки с хилыми ростками кукурузы. Повсюду виднелись заросли тыквы, опутывавшие стены, крыши и кусты, а также и сами янтарные плоды. Некоторые из них уже начали гнить, сочась обсаженной мухами дрянью розоватого цвета. А мухи были повсюду. Над головой Мэри гудели целые тучи, мухи ползали прямо по лицам маленьких, практически полностью голых чернокожих детишек с огромными животами. Дети пялились на Мэри, которая шла, аккуратно ступая мимо хижин, делянок кукурузы и порослей тыквы. Худые, принадлежавшие туземцам дворняги, у которых сквозь кожу проступали ребра, обнажили клыки и съежились от страха. Туземки, закутанные в грязную дешевую ткань, что они купили в магазине, а некоторые и вовсе голые по пояс, с отвисшими болтающимися грудями, в удивлении взирали на Мэри с порогов своих хижин, дивясь ее странному виду, смеясь и обмениваясь между собой впечатлениями и грубыми замечаниями. В поселении имелись и мужчины. Кто-то из них, как она увидела, спал, свернувшись калачиком в хижинах, кто-то сидел на корточках в компании товарищей и разговаривал. Мэри не имела ни малейшего представления о том, которые из них — работники Дика, а которые просто пришлые и зашли сюда по пути. Она остановилась перед одним из туземцев и приказала позвать старосту, который вскоре показался, выбравшись из одной из самых лучших хижин, стены которой украшал узор, выполненный красной и желтой глиной. Его глаза горели — Мэри поняла, что он пил.

— Чтобы через десять минут работники были в полях, — сказала она на фанагало.

— Хозяину лучше? — спросил староста, в голосе которого слышались лишь равнодушие и враждебность.

— Скажешь рабочим, что, если через десять минут они не будут в полях, я вычту у них из жалованья по два шиллинга и шесть пенсов, — бросила женщина, пропустив мимо ушей вопрос старосты, и, выставив запястье, кивнула на часы, показав сколько это — десять минут.

Староста ссутулился, явно негодуя оттого, что она пришла, туземки пялились на Мэри и хохотали, вокруг нее толпились гадкие, страдающие от недоедания дети, которые перешептывались друг с другом, а на заднем фоне, крадучись, среди порослей тыквы и делянок с кукурузой бродили голодные псы. Мэри никогда здесь прежде не бывала, но уже испытывала к этому месту жгучую ненависть. «Гадкие дикари», — мстительно подумала она. Посмотрев прямо в красные глаза накачавшегося пивом старосты, она повторила:

— Десять минут.

После этого она повернулась и пошла по петляющей среди деревьев тропинке, прислушиваясь к тому, как за ее спиной из хижин выходят туземцы.

Мэри сидела в машине, которую остановила возле поля, на котором, как она знала, туземцы должны были жать кукурузу, и ждала. Примерно через полчаса явилось несколько работников, в том числе и староста. Еще через тридцать минут в наличии имелось не более половины туземцев: кто-то из отсутствующих без спросу отлучился, отправившись в соседнее поселение, кто-то валялся пьяным в хижине. Подозвав к себе старосту, Мэри неуклюже записала на клочке бумаги имена отсутствующих. Ей это далось с большим трудом, имена звучали странно и непривычно. Мэри пробыла на поле все утро, надзирая за работающими туземцами, вытянувшимися в неровную линию. Солнце заливало светом сделанную из старой парусины крышу машины и грело ей голову. Туземцы и Мэри практически не разговаривали. Они работали неохотно, в мрачном молчании; и она понимала — им не нравится, что ими командует женщина. Когда прозвучал гонг, дав сигнал к обеденному перерыву, Мэри отправилась домой и рассказала Дику, что произошло, смягчив краски, чтобы он не волновался. После обеда она вернулась на поле, как это ни странно, не испытывая отвращения к работе, от которой так долго увиливала. Ее оживило незнакомое ей доселе особое чувство ответственности за происходящее на ферме. Теперь Мэри оставила машину на дороге, оттого что группа туземцев уже продвинулась до середины поля, скрывшись из виду, поскольку светло-золотистая кукуруза поднималась выше их голов. Одни работники срывали тяжелые початки и клали их в подобия мешков, привязанных к запястьям, тогда как другие срубали отработанные стебли и складывали их в пирамидки, которые аккуратно покрывали поле. Мэри бдительно следовала за ними, стоя на расчищенном участке среди жнивья, и не сводила с туземцев взгляда. Запястье ее по-прежнему перетягивала длинная плеть, придававшая женщине ощущение власти над туземцами и защищавшая ее от волн ненависти, которые, как она чувствовала, исходили от них. По мере того как Мэри двигалась вслед за работниками, чувствуя на затылке и шее лучи яркого солнца, от которого у нее болели плечи, она начала понимать, как Дику изо дня в день удавалось все это выдерживать. Сидеть в машине, чувствуя, как в нее сквозь парусиновую крышу просачивается жар, было одно, а ступать по полю вместе с туземцами, ощущая ритм их движений, сосредоточившись на работе, которую они выполняли, — совсем другое. День уже близился к вечеру, а она все смотрела настороженно, но при этом, находясь словно в каком-то ступоре, как нагие темные тела равномерно нагибаются и выпрямляются, а под покрытой пылью кожей двигаются перевитые мускулы. Подавляющее большинство туземцев носило набедренные повязки из кусков выцветшей материи, кое у кого имелись шорты цвета хаки, однако практически все работники были обнажены по пояс. Перед ней была небольшая группа мужчин, низкорослых из-за плохого питания, но при этом мускулистых и крепких. Мэри забыла обо всем, что находилось за пределами поля, памятуя только о туземцах и работе, которую надо было выполнить. Она перестала обращать внимание на жару и яркий свет палящего солнца. Она смотрела, как темные руки срывают початки, складывают вместе отработанные стебли, и ни о чем не думала. Когда один из мужчин ненадолго останавливался, то ли желая передохнуть, то ли чтобы вытереть заливающий глаза пот, Мэри засекала по часам одну минуту, по истечении которой отрывисто приказывала продолжить работу. В таких случаях туземец окидывал ее взглядом, а потом медленно, словно бы в знак протеста, снова принимался за дело. Она не знала, что Дик взял за обычай после каждого часа объявлять пять минут отдыха, поскольку на своем опыте убедился, что так туземцы лучше работают; поэтому всякий раз, когда они без разрешения останавливались, выпрямлялись и вытирали пот, Мэри считала это наглостью, вызовом, брошенным ей и ее власти над ними. Она заставила их трудиться вплоть до захода солнца и вернулась домой довольная собой, не чувствуя ни капли усталости. Ее переполняли веселье и легкость, и она весело размахивала висевшим у нее на запястье кнутом.