Темный источник - Дженнифер МакМахон

Гостиная, освещаемая только мигающими лампочками гирлянды, то расплывалась перед моими глазами, то снова обретала четкость. Никто из нас не знал, что сказать.

– Подарки… – продолжала Лекси. – Это метафора. Неужели не понимаете? – Поняв по нашим лицам, что мы определенно не понимаем, она с легким отвращением тряхнула головой. – Ну как же!.. Мы их открываем, чтобы заглянуть внутрь. Открываем шкафы и буфеты. Чертовы часы в коридоре. Двери в комнаты… Если все будет открыто, от нас ничто не скроется. Мы увидим всё. Но всё – это ничто, верно? Внутри и снаружи, снаружи и внутри… – Она повернулась ко мне и устремила на меня взгляд лихорадочно блестевших глаз. – Вот Джекс понимает. Правда, Джекс, ты понимаешь?

Я посмотрела на распотрошенные подарки – перчатки, тапочки, коробку шоколадных конфет (и конфеты, и гофрированные корзиночки, в которых они лежали, были рассыпаны по полу), несколько мягких игрушек. Айпод, который мне очень хотелось иметь, лежал чуть поодаль, в блестящей белой коробке, и я вдруг подумала, что теперь мне будет противно к нему даже прикоснуться. Только потом я заметила на правой руке Лекси кровь. Тетя Диана – тоже.

– Лекси, – твердо сказала она, выступая вперед, – я должна осмотреть твою руку, детка. Ты поранилась. – С этими словами она приподняла рукав ее халата. На предплечье краснел длинный, глубокий порез.

Лекси коснулась его кончиками пальцев, размазывая кровь.

– Наизнанку, – прошептала она. – Теперь ты понимаешь?..

Всю следующую неделю Лекси провела в больнице. Ее выписали только накануне Нового года с диагнозом «шизоаффективное расстройство биполярного типа», и мы немедленно отправились домой в Шелберн. Погода стояла отвратительная, снег валил стеной, заметая шоссе впереди. Мы с Лекси, от которой все еще пахло больницей, ехали на заднем сиденье. Всю дорогу она сидела, прижавшись лбом к окну. Когда стекло запотевало от ее дыхания, Лекси вытирала его нетерпеливым движением руки и снова замирала неподвижно.

Дома родители первым делом включили телевизор, чтобы мы могли посмотреть, как спускается по флагштоку новогодний шар на Таймс-сквер[4]. Мама и папа пили шампанское, мы с Лекси – безалкогольные коктейли «Ширли Темпл» с вишней.

– Ну разве не здорово снова оказаться дома?! – снова и снова повторял Тед, а я смотрела на нашу тесную, захламленную гостиную, на лишенное всякого выражения лицо сестры, на маму, которая зорко следила за каждым ее движением, за отцом, который снова и снова наполнял свой бокал, и чувствовала, как у меня в душе нарастают уныние и тоска.

Около часа ночи родители ушли в спальню, но мы с Лекс хорошо слышали, как они ссорятся.

– Я не позволю навешивать на мою дочь ярлык ненормальной! – с напором повторял отец.

– Ради всего святого, Тед, – возражала мама, – какой же это ярлык? Это болезнь! И кстати, мне сказали, что она часто передается по наследству. Лекси получила ее от тебя! Значит, это ты виноват, что наша дочь заболела!

– Чушь собачья! – заорал отец. – Прежде чем обвинять меня в том, будто я передал что-то нашей дочери, подумай о своей наследственности! Да твоя собственная мать уже несколько десятилетий не покидает дом, просто шагу за порог не делает! По-твоему, это нормально?!

– С Новым годом, Джекси, – сказала Лекси и, вылив свой «Ширли Темпл», к которому она так и не притронулась, в горшок с цветком, ушла к себе в комнату.

За последующие несколько месяцев, пока ей делали разные анализы, подбирали лекарства, водили к психиатрам и психотерапевтам, моя сестра превратилась в тень, в отдаленное подобие себя прежней. Она как будто утратила глубину, сделавшись плоской, двухмерной, словно вырезанная из бумаги кукла. После того как ей поставили диагноз, Тед прожил с нами меньше полугода. Он постоянно ругался с мамой и с врачами, наотрез отказываясь от любых лечебных программ, которые они предлагали. Однажды, вернувшись с работы домой, мама не нашла ни одного пузырька с лекарствами, которые прописали Лекси. Вернее, только пузырьки она и нашла: их содержимое Тед спустил в унитаз.

– Какого черта, Тед?! – только и спросила она.

– Лекси их терпеть не может, – был ответ. – Эти таблетки превращают ее в зомби.

– Эти таблетки купируют симптомы! – крикнула мама. За прошедшие месяцы она уже освоила медицинскую терминологию. Одновременно она попыталась вырвать у него из рук коробочку с лекарствами, которые отец еще не успел выкинуть, но он увернулся.

– Симптомы?! – заорал Тед. – Лекарства лишают ее эмоций! С каких это пор способность чувствовать и переживать считается болезнью, Линда? Только эта способность и делает человека человеком!

И, бормоча ругательства, он бросился к двери, собираясь укрыться в своей художественной студии, которую оборудовал в гараже, но мама не отставала. Они так громко кричали, что мы с Лекси слышали их даже в кухне.

Спор завершился тем, что мама велела Теду убираться. Тогда нам не казалось, будто произошло что-то из ряда вон выходящее. Подобное случалось и раньше, и каждый раз отец возвращался. На этот раз, однако, все было иначе. Мама действительно выгнала его, выгнала раз и навсегда, и за это Лекси ее возненавидела. Она всегда была очень близка с Тедом, любила его больше, чем маму, и продолжала хранить ему верность даже после того, как ему пришлось нас покинуть.

На маму разрыв тоже подействовал довольно сильно. По дому она перемещалась точно сомнамбула. Сердце ее было разбито, хотя она знала, что поступила правильно: если бы Тед остался, со всеми надеждами на то, что Лекси сумеет справиться с болезнью, пришлось бы распрощаться. Его уход давал хотя бы крошечный шанс на более или менее благополучный исход.

Тед снял квартиру в городе над баром «У Эла» и, взяв у приятеля напрокат небольшой пикап, в два-три приема перевез туда свои вещи. Квартирка была маленькая, убогая, с одной спальней. Отец превратил ее в некое подобие художественной студии, где стояли кушетка и платяной шкаф. Если мы с Лекси навещали его по выходным, нам приходилось спать на полу, в спальных мешках, кое-как приткнувшись между стоящими на мольбертах холстами и незаконченными скульптурами. Питался Тед в основном в баре или разогревал в микроволновке готовые блюда и замороженные полуфабрикаты. Он стал больше пить, и мы с Лекси все реже навещали его по выходным – нам не доставляло ни малейшего удовольствия смотреть, как он методично надирается в хлам.

Когда Лекси поступила в колледж, Тед неожиданно выехал из квартиры над баром и подался на юг. Некоторое время он переезжал с места на место, пока в конце концов не осел в самой южной точке Соединенных Штатов – на Ки-Уэсте. После того как он покинул Массачусетс, мы его почти не видели. Только один или два раза в год он приезжал на машине в Новую Англию с мешками дерьмовых подарков и ворохом рассказов о жизни во Флориде, где он общался с художниками, стриптизершами, рыбаками и серфингистами. Пил он по-прежнему много, но выглядел более счастливым. Кажется, он даже поздоровел, хотя, быть может, все дело было в покрывавшем его лицо красивом бронзовом загаре. На Ки-Уэсте он начал писать местные пейзажи, которые продавал туристам. Пожалуй, впервые в жизни Тед зарабатывал себе на жизнь искусством.