Месть в конверте - Фридрих Незнанский

Время терпело достаточно долго. Успешно прошла защита, лаборантка Леночка довольно быстро и уверенно преодолела весьма извилистый и тернистый путь к должности старшего научного сотрудника Елены Станиславовны, в перспективе рисовались реальные возможности серьезно задуматься о будущей докторской… Но столь желанное для Георгия количественное и качественное изменение их семейного состояния оставалось в прежнем положении, причем установленный Еленой много лет назад статус-кво в обсуждении этого вопроса как бы и не предполагал с его стороны дополнительных намеков и углубления в тему.

То, что до появления на горизонте Георгия она успела приобрести немалый жизненный опыт, Елена никогда не скрывала. О имевшем место замужестве с «ловцом прописки и квартиры, подонке Ленечке» — притче во языцех Леночкиного папы, Станислава Юрьевича, — Георгию было сообщено еще до женитьбы. «Уж извини, каких только глупостей не наделаешь по молодости. Но… Я все тебе рассказала и… больше никогда не хотела бы возвращаться к этой теме».

Рассказала Леночка, разумеется, лишь то, что сочла нужным, изложив в то же время кое-какие детали своей биографии весьма приблизительно. Ну в самом деле, кто же будет мужикам, особенно потенциальным кандидатам в мужья, выкладывать всю свою, так сказать, девичью подноготную?

И первое замужество было не совсем замужеством, ибо за пару дней до регистрации законного брака папа застукал «мерзавца Ленечку» на своей секретарше — «своей» в самом широком смысле слова — и… целомудренно возмутился: «Как кобель кобеля — охотно готов тебя понять, как отец невесты — извини! Чтоб духу твоего больше не было ни у меня в доме, ни в институте! Серьезный и уважительный повод к твоему увольнению кадровики уж как-нибудь найдут. На „волчьем билете“ настаивать не буду, не беспокойся и помни мою доброту». И покатил Ленечка назад в свой Зачуханск или в нечто столь же цивилизованное и «столичное».

А у Леночки — по официальной версии — от пережитого стресса случился выкидыш. Ну на самом-то деле это был не выкидыш, а аборт, сделанный, кстати, несмотря на всю блатную и финансовую подкладку, не очень удачно, и избавлялась Леночка, скорее всего, не от последствий без пяти минут супружеской связи с провинциальным Казановой, а от плода краткосрочной, но бурной и страстной увлеченности новомодным философом, гением и пророком Ефимом Чурковым.

Господи, ну кому же придет в голову обременять влюбленного жениха, а в дальнейшем молодого мужа знанием таких скучным, никчемных, да и вообще никому не нужных подробностей?

Впрочем, в случае с Георгием Жаворонковым Лена, безусловно, шла на определенный риск. И истоки его коренились в «конторской» принадлежности Георгия. Как человек разумный и прагматичный, без идеалистического идиотизма воспринимающий существующую в стране ситуацию, Леночка прекрасно понимала, что стоит Георгию, что называется, «ковырнуть мизинцем» — и у него на столе будет лежать ее полнейшее досье, начиная с первых, фигурально выражаясь, «гуканий» в роддоме и кончая восемью стихотворными строчками, произнесенными пару дней назад в виде тоста на юбилее фотографа и графика Юры Сойкина. Но зрелая и опытная женщина с тонкой интуицией и незаурядным психологическим чутьем, Елена, тогда еще Литвинова, была убеждена, что такой человек, как Георгий, не пойдет на унизительное ворошение грязного белья, а следовательно, умеренное количество «лапши на уши» успешно приживется. И она не ошиблась в Георгии.

В первый период замужества Елена Жаворонкова была, можно сказать, вполне довольна своей жизнью. Муж, безусловно, по-своему любил ее: степенно, уравновешенно, даже как-то вдумчиво — в полном соответствии с его сдержанным и замкнутым характером. Елену это вполне устраивало. Все ее просьбы неукоснительно выполнялись, к постоянно оказываемым знакам внимания и уважения она настолько привыкла, что день, прошедший без подношения цветов или какого-либо подарка-сувенира-сюрприза, воспринимался как нечто выходящее за рамки обычного. Финансово она чувствовала себя достаточно свободно. А учащающиеся командировки Георгия Федоровича за границу успешно помогали решать вопросы гардероба, почти не прибегая к услугам местных барыг-спекулянтов: аккуратный и педантичный Жаворонков, снабженный каталогами (им же привезенными в прошлую поездку), точными указаниями и размерами, очень быстро научился рационально производить необходимые покупки.

Анализом же собственного отношения к мужу Елена Станиславовна предпочитала себя не утруждать. Безусловно, ни о какой влюбленности речь не шла. Но то, что она испытывала к Георгию, человеку надежному и добропорядочному, определенную привязанность, сомнения не вызывало. Конечно же Жаворонков, лишенный какой-либо броскости, яркости, резко отличался от людей привычного ей круга: художников, артистов, журналистов, с их постоянными творческими импульсами, всплесками фантазии, иррациональными порывами. (Но в скобках заметим: всегда ли подобное отличие бывает непременно в худшую сторону — это еще вопрос.) К тому же Георгий Федорович умел очень цепко, на лету схватывать и усваивать новую информацию — профессионал, ничего не скажешь! — никогда не торопился с высказыванием в малознакомом обществе своих суждений, а уж если и произносил пару коротких фраз, то всегда к месту и по делу. Лене, что называется, не приходилось за него краснеть. Напротив, среди ее приятелей и знакомых он пользовался репутацией спокойного, немногословного, но очень разумного и эрудированного человека. Собственно, так оно и было на самом деле.

Первые годы, когда супруги проводили вместе практически все свободное время, а в течение рабочего дня успевали еще перекинуться пару-тройку раз несколькими словами по телефону, возможность какого-либо флирта или романа «на стороне» исключалась сама собой. Вообще-то Лена и до замужества не отличалась какой-то повышенной любвеобильностью. Разумеется, у нее было несколько различной продолжительности и различной степени влюбленности связей. Но сказать, что эта сторона жизни составляла для нее нечто неотъемлемое и насущно необходимое, никак нельзя. И потом, в конце концов, она действительно была толковым и образованным искусствоведом и вкладывала в свою работу немало сил, энергии и времени. Иное дело — когда Георгий в значительной степени отстранился от светских развлечений супруги, предоставив ей возможность проводить время по собственному усмотрению. Яркая, эффектная женщина, появляющаяся в обществе в одиночестве, конечно же сразу стала объектом повышенного внимания многочисленных богемных и светских «вольных стрелков». Их не отпугивало даже хорошо всем известное служебное положение мужа независимой и держащейся достаточно неприступно холеной красавицы. Ну и что, в конце концов? Ну муж-гэбист, но павлиний-то хвост распускается не перед ним, а перед его супругой. Это что, государственная измена? Да плевать мы на них хотели! Церберы поганые!

Но уж кто не хотел ни на что плевать — так это сама Елена Станиславовна. Она прекрасно понимала, что за ней пусть и вторым планом, не как за основным объектом наблюдения, но постоянно приглядывают, что любой сочтенный компроматом факт будет тут же зафиксирован и, даже если не попадет немедленно на стол к Георгию Федоровичу, сохранится в анналах и вполне вероятно, что когда-нибудь все-таки да и «выстрелит». К тому же, честно говоря, ни одного достойного кандидата в любовники, способного заставить потерять голову, кинуться в безрассудную, а в ее случае и небезопасную, авантюру, на горизонте не просматривалось. Так, обычные и уже порядком примелькавшиеся и надоевшие премьерно-вернисажные шаркуны. Заехать с кем-то из них после спектакля в ресторан — ради бога! Не возбраняется. Мы — женщины современные и эмансипированные. Но до определенного предела. Далее — ни-ни! Чтоб в отчете потом все выглядело скромно, достойно и внушительно: «00.10. В сопровождении N покинула „Славянский базар“. 00.20. Села в такси. 00.45. Вышла у своего дома и поднялась в квартиру». Такая «индульгенция», да еще подписанная должностным топтуном, повесомее «пояса верности» будет. Лишь один раз позволила себе Леночка «дать слабину».