Светлячок надежды - Кристин Ханна

– Послушай, а не нужно предупредить папу, что ты уходишь? – спросила Линдси.

Мара оглянулась на толпу одетых в черное людей в гостиной. Немного напоминает вечеринку, которую родители устраивали на Хеллоуин.

– Нет, – тихо ответила она. За весь вечер отец ни разу не подошел к ней, а Талли при взгляде на нее начинала плакать. – Никто даже не заметит, что я ушла.

Следить за детьми – это была мамина обязанность. Но мамы больше нет.

На следующее утро папа решил, что им нужно отдохнуть. Почему отец думал, что море и песок им помогут, Мара понять не могла. Она пробовала отговорить его, но права голоса в важных вопросах у нее не было. Поэтому она поехала в это дурацкое путешествие № 1 ПМ (после Мамы – теперь вся ее жизнь делилась на «до» и «после»), но даже не пыталась получить удовольствие от отдыха.

Она хотела, чтобы папа увидел, как она злится. У нее остались только подруги – за тысячи миль, когда они были так нужны ей.

Она ненавидела этот земной рай. Солнечный свет выводил ее из себя, как и запах гамбургеров на гриле, а при взгляде на печальное лицо отца хотелось плакать. Он пытался – раз за разом – наладить контакт, но боль в его глазах буквально засасывала Мару, и ей становилось еще хуже. В конце концов она перестала смотреть на него.

Она звонила подругам не меньше десяти раз в день, пока эти чертовы каникулы наконец не закончились.

Когда самолет приземлился в Сиэтле, Мара впервые расслабилась и с облегчением вздохнула. Подумала, что худшее позади.

Как же она ошибалась!

Приехав домой, они обнаружили гремящую на весь дом музыку, коробки из-под еды на столе в кухне и Талли в гардеробной – она сложила в коробки мамину одежду. Папа пришел в ярость и наговорил Талли много ужасных вещей, отчего она расплакалась. Но самыми ужасными были слова: «Мы уезжаем».

В ноябре, меньше чем через месяц после похорон мамы, они переехали в Калифорнию. Две недели перед отъездом были сплошным кошмаром, просто ужас! Мара все время либо злилась на отца, либо безутешно рыдала. Она перестала есть и спать. Единственное, что ее интересовало, – разговоры с подругами, а когда четыре близких подруги собирались вместе, каждая встреча казалась частью бесконечного прощания.

Мара с трудом сдерживала гнев. Это чувство жило у нее внутри, стучалось в ребра, заставляло вскипать кровь. Даже горе отступило на второй план. Мара ходила по дому, громко топая, хлопала дверьми и плакала над каждой памятной вещью, которую следовало упаковать. Ей была невыносима мысль, что они просто запрут дом – их дом – и уедут. Немного успокаивало лишь то, что дом продавать не будут. Папа пообещал, что когда-нибудь они вернутся. Крупные вещи – мебель, произведения искусства, ковры – пришлось оставить тут; в Лос-Анджелесе их ждал полностью обставленный дом. Как будто другая мебель поможет им забыть маму.

Когда в конце концов настало время уезжать, она цеплялась за подруг, рыдала в их объятиях и бросила в лицо отцу, что ненавидит его.

Но все это ничего не значило. Она сама ничего не значила. Как ни печально, но это правда. Мама была тростником, который склонялся перед волей Мары. Папа подобен стальной стене, холодной и непроницаемой. Мара это знала, потому что с разбегу бросилась на него и, больно ударившись, упала у его ног.

Все два дня пути до Лос-Анджелеса она молчала. Не произнесла ни слова. Надела наушники и слушала музыку, непрерывно отправляя сообщения подругам.

Они покинули зеленый и синий штат Вашингтон и поехали на юг. В Средней Калифорнии все вокруг уже было коричневым. Под ярким осенним солнцем теснились щетинистые коричневые холмы. На протяжении многих миль не попадалось ни единого дерева. Лос-Анджелес оказался еще хуже, плоский и бесконечный. Одно шоссе сменялось другим, и все улицы были забиты машинами. К тому времени, как они добрались до дома, который отец снял в Беверли-Хиллз, голова Мары раскалывалась от боли.

– Ух ты, – восхищенно протянул Лукас.

– А ты как думаешь, Мара? – спросил отец, поворачиваясь к ней.

– Да, – сказала она. – Тебя волнует, что я думаю?

Мара открыла дверцу, вышла из машины и, не обращая ни на кого внимания, отправила Эшли сообщение: «Дом, милый дом». Потом пошла по дорожке к парадному крыльцу.

Видно было, что дом недавно отремонтировали – загородный дом постройки семидесятых годов выглядел вполне современно. Палисадник аккуратно пострижен и прибран. Цветы росли там, где положено; все они были очень крупными – благодаря солнцу и дождевальным установкам.

Но это не дом. По крайней мере, не для Райанов. Внутри все гладкое и холодное – окна от пола до потолка, сверкающая нержавеющей сталью кухня, серые каменные полы. Мебель современная, с прямыми углами и хромовой отделкой.

Мара посмотрела на отца:

– Маме бы это не понравилось.

Увидев, какую боль причинили отцу ее слова, она со злым удовлетворением подумала: «Вот и хорошо!» и – пошла наверх выбирать себе спальню.

В первый же день в средней школе Беверли-Хиллз Мара поняла, что она тут никогда не станет своей. Одноклассники казались ей существами с другой планеты. Парковка для учащихся была заставлена «мерседесами», БМВ, «порше», «рэнджроверами». Среди роскошных автомобилей попадались даже лимузины. Не каждого школьника привозил шофер, но главное было в том, что некоторых привозили. Мара не могла в это поверить. Девочки были очень эффектными, стильно и дорого одетыми, с умело выкрашенными волосами и с сумочками, которые стоили больше скромных автомобилей. Они с веселым щебетом сбивались в стайки. Никто даже не взглянул на Мару и не поздоровался с ней.

В первый день она переходила из класса в класс на автопилоте. Никто из учителей не вызывал ее, не задавал вопросов. За ланчем она сидела одна, почти не слыша разговоров вокруг себя, ни на что не обращая внимания.

На пятом уроке Мара села в последнем ряду и опустила голову на руки, пока остальные ученики писали контрольную. Одиночество, которое она чувствовала, было огромным, ошеломляющим. Мара думала, как ей не хватает подруг – и мамы, – с которыми можно поговорить. Боль была такой острой, что Мара почувствовала, как ее трясет.

– Мара?

Она посмотрела перед собой, откинув со лба упавшие на глаза волосы.

Учительница – миссис Эпплби – остановилась у ее парты.

– Обращайся ко мне, если тебя нужно ввести в курс дела. Я всегда готова помочь. – Она положила программу курса на парту. – Мы все понимаем, как тяжело, когда мама…

– Умерла, – бесстрастно продолжила Мара. Если взрослые собираются с ней разговаривать, они должны произносить это слово. Она ненавидела все эти паузы и вздохи.

Миссис Эпплби удивленно посмотрела на Мару и отошла.

Мара злорадно улыбнулась. Защита, конечно, слабая – самой произнести это слово, – но, как оказалось, эффективная.