Что я видел - Борис Житков

– Ты его раздавил, потому и лепёшка. Ага!

А я стал говорить:

– Не ага, не ага…

Бабушка сказала мне:

– Перестань сейчас же!

А потом сказала Клавде:

– Смотри, Клавдя, уже кипит. Сними кастрюлю и потуши газ и плитку электрическую.

Клавдя сняла кастрюлю и опять краник закрыла, а я хотел, что пусть знают, что я не боюсь: я подбежал к плитке электрической и стал дуть, чтоб потушить. Она не тухла и всё равно была красная.

Клавдя, противная, стала хлопать в ладоши и на ножке прыгать и кричать:

– Ага! Ага! Ага!

И потом пальцем стала показывать. И ещё кричать и петь:

– Вот смотрите! Вот смотрите! Как он дует! Не задует! Ай-ай-ай! Ага!

Ага!

Я ещё дунул со всей силы и заплакал. И к бабушке скорей побежал. И стал плакать ещё больше, зачем плитка не тухнет и Клавка дразнит. Бабушка мне сказала, чтоб я стал на табуретку и чтоб я рукой взял за шнурок, где он в стенку воткнут. И чтоб дёрнул. И тогда плитка потухнет.

Я немножко боялся, а всё-таки полез. Клавка хотела раньше меня дёрнуть шнурок. А я скорей сам дёрнул. Шнурок так и вылетел из стенки. Там у него на конце чёрная коробочка. Из неё два гвоздика торчат. Они так из стенки и выскочили, как я за шнурок дёрнул. Я посмотрел на плитку. Она ещё немножко красная была, а потом потухла.

Я Клавке сказал, даже закричал нарочно:

– Ага!

А бабушка говорит:

– Теперь вставь обратно, как было.

Я стал эти медные гвоздики вставлять и не мог попасть в дырочки. Я потому не мог, что Клава всё хотела вырвать. А бабушка ей не дала. Бабушка сама взяла мою руку и моей рукой вставила эти гвоздики в самые дырочки. И плитка опять загорелась. А потом я сам вынул обратно, и плитка потухла.

Я тоже говорил Клаве:

– Ага! Ага!

И зажигал и тушил. Бабушка сказала, что это штепсель, где дырочки. А где гвоздики медненькие, это вилка.

Я сказал:

– Ха-ха-ха! Вилка! И вовсе не вилка! И совсем не вилка! А просто рожки.

И стал говорить:

– Рожки! Рожки! Рожки!

Клава кричала:

– А вот вилка! Вилка! Вилка!

Бабушка сказала:

– Фу, гадость какая! Слезай сейчас же с табуретки.

А потом сказала Клаве:

– А ты не егози. Большая, а такая глупая.

Клавдя достала с полки кастрюльку. Она была очень чистенькая, прямо как серебряная. У ней внизу торчали две медненькие палочки. Клавдя сказала, что она нальёт в кастрюльку воды и поставит кастрюльку на стол, а не на плиту, и вода сама закипит.

Я спросил бабушку:

– Правда?

Бабушка сказала, что правда.

А только вода не сама закипит, а потому что под кастрюлькой внизу плитка электрическая навсегда приделана. И если шнурок электрический провести, как вот к плитке, так вода закипит. Потому что плитка там разогреется, а вовсе не сама.

А всё равно я хотел, чтобы вода закипела и чтоб не на плите, а на столе. Потому что я думал, что она, может быть, и не закипит. Я сказал Клавде: пусть нальёт воды и пусть на столе закипит. А Клавдя стала кричать:

– Не верит! Он не верит!

Она скорей схватила кастрюльку и налила воды. И шнурок провела от кастрюльки к дырочкам, которые на стенке. Я залез на табуретку, чтоб смотреть, как на столе вода закипит в кастрюльке. Она сначала не кипела. И я всё пальцем пробовал её тихонько. Вода потом стала теплей. А потом совсем стала тёплая, и я не хотел палец туда макать. Потом пошли пузырьки, и Клавдя стала кричать «ага» и стала мне нос показывать, только чтоб бабушка не видала. Бабушка опять сказала:

– Не егози! И выдерни шнурок.

Клавдя не стала егозить. Мы пошли с ней снимать газеты, которые у бабушки в комнате.

Мы как сняли все газеты со стенок, так там у бабушки на стенках всё картинки, картинки. Только не картинки, а они ниточками вышиты. Гуси идут, а мальчик их веточкой подгоняет. И гуси все белой ниточкой вышиты, а трава зелёной ниточкой. У мальчика рубашка тоже из ниточек и глаза тоже.

А потом один дядя на лошади сделан.

Клавдя сказала, что это Ворошилов. Бабушка сказала, что он самый главный военный.

Потом был коврик. Весь из ленточек. Он на стенке висел. И ещё коврик.

Только поменьше. Он на столике лежал, и на нём всякие цветы были нашиты из разных тряпочек: красные, жёлтые и маленькие синенькие.

Клавдя говорит:

– Это не коврик, а скатерть. Это я сделала.

А я сказал, что вовсе не она, а это бабушка всё сделала, и потому комната такая красивая. Как будто в саду. Даже ещё красивей.

Мы с Клавдей стали кричать, потому что я говорил, что «бабушка», а она говорила, что «не бабушка», а «девочки», и что она больше всех шила, и что она самая главная, и она скатерть сделала и все цветы.

А газеты мы всё равно убирали, и Клавдя вытирала стол. Вдруг бабушка пришла и сразу постелила на стол скатерть. Только простую, белую. И поставила на стол очень большую яичницу. И сказала, чтобы мы с Клавдей шли мыть руки. А руки мыть очень было смешно, потому что из одного крана бежит горячая вода, а из другого холодная. Можно дырочку в раковине закрыть медной пробочкой и напустить в раковину воды. А это не раковина, а умывальник. Он фарфоровый и очень чистый. В нём можно сделать какую хочешь воду. Мы с Клавдей сделали тёплую. А потом пустили горячей и стали держать – кто скорей вынет руки. Рукам стало совсем горячо.

А бабушка всё равно слышала, что мы делаем.

Пришла и говорит:

– Не выдумывайте глупостей! Ошпариться захотели!

Я руки поскорей вытянул, потому что всё равно очень горячо. Они стали красные-красные. Я говорил «шпариться» и смеялся.

Бабушка говорила:

– Ну, ладно. Садитесь за стол.

Мы стали есть яичницу. И я сказал, зачем Клавдя врёт, что она скатерть сделала и все цветы пришила, и сказал, что всё это бабушка сделала.

Бабушка сказала, что она здесь ничего не сделала, а всё это делали девочки, и Клавдя тоже. А бабушка только показывала.

Клавдя закричала: «Ага, ага!» – и высунула язык. А на языке яичница.

Бабушка сказала, чтоб Клавдя язык назад засунула. А мне сказала, что мы пойдём, где девочки вышивают. Там бабушка их учит, как вышивать нитками всякими – и красными, и синими, и жёлтыми, – чтоб выходили картинки. И как из тряпочек вырезать цветочки и листики и делать скатерти и картинки. Ещё как всякие платья шить для кукол. И как перчатки вязать и шапочки. Вдруг Клавдя соскочила со стула и убежала. Бабушка кричала: