Проклятие любви - Паулина Гейдж

Долгое время они четверо оставались недвижны в могильной тишине комнаты. Тейе с отчаянием осознала, что фараон умирает так же, как и жил, – гордо, надменно отвергая все, что неподвластно его влиянию, и презирая тех, кто предлагал ему свою помощь. Он так и не пришел в сознание. Его метания становились все более судорожными, невнятное, бессвязное бормотание – слабее и глуше. Слуга беззвучно приблизился к Тейе и сказал, отводя глаза:

– Царица, верховный жрец и его прислужники ждут за дверью. Они принесли молитвы и фимиам, чтобы проводить бога.

– Пусть войдут.

Комнату медленно заполнили молчаливые люди в белых одеждах с тлеющими курильницами в руках. Раздалось тихое мелодичное пение. Птахотеп подошел к ложу, преклонил колени и поцеловал безвольную руку фараона. Хотела бы я знать, осознает ли он все это, – подумала Тейе. – Думаю, вместо этого он предпочел бы бесшабашную оргию, которую я разогнала, но, надеюсь, он понимает, почему я так сделала. Ты бог, Аменхотеп, и всегда будешь богом. Она украдкой бросила взгляд на сына, но не смогла прочесть ничего на его лице. В мерцающем свете его подбородок выглядел еще длиннее и уже, чем обычно, нос казался острее, а полные губы еще толще. Глаза Ситамон перебегали с тела отца на толпу жрецов, и Тейе почудилось, что она уловила нетерпение в движениях длинных переплетенных пальцев дочери.

Комната постепенно наполнилась сладковатым дымом, затрудняющим дыхание и заползающим клочьями в каждый угол, вытесняя застарелый запах прокисшего вина, благовоний и пота. Сквозь ставни пробился бледный рассвет. Где-то вдалеке, за лужайками и цветниками загрохотали тамбурины, послышался тихий мотив чьей-то утренней песни – это служанка шла в кухню или в гарем, начиная свой новый день.

В этот момент Тейе внезапно осознала, что перед ней лежит тело. Фараон ушел, но его колдовское очарование было так сильно, что долгие минуты она просто молчала и не шевелилась, все еще надеясь, что его глаза откроются, и он будет искать ее взгляда…

– Да будут тверды подошвы твоих ног, Осирис, – наконец прошептала она. – Да живет имя твое вечно. Поднимите занавеси, откройте ставни, – приказала она слугам. – Светает.

Слуги бросились выполнять приказание, а Ситамон упала на колени. Тейе подумала, что девушка хочет выразить хоть некоторую скорбь и почтение пред телом отца, но она распростерлась ниц перед братом, лихорадочно прижавшись губами к его стопам.

Свет становился все ярче, Ра настойчиво боролся за свое рождение. Без паузы жрецы начали хвалебный гимн, которого фараон не желал слышать много лет, их взоры теперь обратились к молодому человеку, смотревшему в окно. Ситамон поднялась и пошла к дверям. Один за другим жрецы преклоняли колени, выказывая почтение своему новому правителю, и когда гимн закончился, они тоже ушли. Эйе преклонил колени, быстро поцеловал ноги нового божества, и Тейе последовала его примеру, едва осознавая, что делает. Аменхотеп не замечал их, он смотрел в сад, где уже рассвело и розовый свет начал медленно белеть.

– Воистину как чудно завершает Ра свое последнее перерождение.

– Императрица, я немедленно вышлю вестников, – сказал Эйе, – и, если хочешь, дам указания писцу из палаты внешних сношений подготовить официальные послания в те царства, с которыми мы имеем отношения. Твоего присутствия для этого не требуется.

Тейе кивнула.

– Пошли за жрецами-сем, пусть унесут его, – сказала она, – и пусть слуги соберут его вещи. – Эйе взял ее за руку, но она мягко отстранилась. – Я пойду к Тиа-ха, – сказала она. – Я не горюю, Эйе, еще нет. Просто не могу поверить, что бог, чье ка так долго заполняло собой целую империю, ушел. Я скажу Херуфу.

Дверь мягко щелкнула. Вздрогнув, они с Эйе повернули головы. Аменхотеп вышел.

Когда Тейе вошла в покои своей подруги, траурный плач по ушедшему богу уже разносился по всему гарему. Женщины собирались в саду, разрывая на себе платье и посыпая голову горстями земли. Тиа-ха, еще закутанная в свободную ночную сорочку, поднялась из-за туалетного столика, и, увидев такой знакомый, привычный беспорядок в комнате, Тейе расслабилась. Ее начала бить дрожь. Не дав Тиа-ха опуститься на колени, Тейе взяла ее за руки, притянула к себе, и они обнялись.

– Принеси теплого вина, быстро, – крикнула она рабыне. – Императрица, садись на мое ложе. Ты озябла!

Она набросила на плечи Тейе шерстяной плащ и сунула чашу с подогретым вином в ее ослабевшие руки. Тейе с благодарностью выпила.

– Какой это удар, Тиа-ха, – сказала она, когда вино достигло желудка и тепло приятно разлилось по телу. – Мы так долго этого ожидали. Нам следовало лучше к этому подготовиться.

– Как можно быть готовым к смерти такого Гора, как он? Поплачь, если хочешь, царица. Мои покои – хорошее и тихое место. Ты только послушай! Женщины гарема так не голосили с тех пор, как царевна Хенут напала на вавилонянку. Аменхотеп плывет к священной ладье на волнах приятной скорби.

Тейе печально улыбнулась.

– Он бы рассмеялся, услышав это. Нет, Тиа-ха, я не буду плакать. Кажется, я забыла, как это делается. Фараон не любил слез. Он считал их проявлением слабости.

– Может быть, для царицы. У тебя теперь будет полно хлопот с организацией нового управления для сына и с устройством иноземцев, которые приедут на похороны. – Она замолчала и сидела, обхватив свою чашу обеими руками.

– Ты исполняла свои обязанности царской жены, выказывая огромную преданность, – сказала Тейе, глядя на поникшую, растрепанную голову подруги. – Хочешь, я поговорю с сыном, чтобы он отпустил тебя из гарема, Тиа-ха? Ты сможешь удалиться в свои владения в Дельту. Судьба других женщин мне безразлична, но ты была моей любимой подругой.

– Удалиться? – Яркие глаза Тиа-ха сверкнули. – О, кипучие наслаждения Дельты! Сады, аромат виноградников, похотливые молодые рабы с такими волнующими мускулами, давящие виноград. Это было бы интересно. Но, думаю, нет. Я хотела бы быть свободной, чтобы бывать не только на фиванских рынках, но моя жизнь прошла здесь, и мне будет недоставать сплетен, стычек, дуновения власти, доносящегося сквозь эти двери. Благодарю тебя, богиня, но нет.

Тейе кивнула, расслабившись при звуках мелодичного голоса Тиа-ха, и на нее навалилась здоровая усталость. Но она не почувствовала вины, когда распознала облегчение, высвободившееся из-под скорби и напряжения. Египет готовился к этому дню долгое время.

– Думаю, теперь я смогу уснуть, – сказала она. – Как хорошо, что я пришла к тебе, Тиа-ха.

Тейе поднялась, на этот раз подождав, пока Тиа-ха исполнит ритуал почитания, и покинула гарем. Медленно проходя к своим покоям, она не отвечала на громкие выражения соболезнования, доносившиеся со всех сторон. Мы с тобой многое успели сделать, – думала она, бросаясь на ложе и погружаясь в долгожданный сон. – Жизнь была прекрасна.

В течение семидесяти дней траура по фараону Аменхотепу Третьему, пока над бальзамированием его тела трудились жрецы-сем, а великолепную гробницу готовили к погребению, Малкатта полнилась иноземными сановниками, съезжавшимися со всех уголков империи; они выражали соболезнования императрице Тейе и заверяли ее сына в вечной братской дружбе. Аменхотеп торжественно сидел на троне, но царские регалии оставались в руках хранителя, стоявшего на ступенях помоста, потому что новый фараон до коронации не имел права носить их. Он милостиво выслушивал льстивые слова и вежливо отвечал на них, однако мысли его, казалось, были где-то далеко. Покидая залу приемов, он отправлялся в детскую, где склонялся над кроваткой маленькой Мериатон, или сидел у озера вместе с женой, говорил редко, все больше слушал, как писец читает вслух древние тексты. Тейе ждала, что он теперь отправит жрецов домой, успокоит людей Амона и нанесет визит своим управителям, но он ничего не делал. Тейе пыталась найти этому объяснение, она решила, что, продолжая вести себя как царевич, он даже теперь испытывал страх потерять царский сан и пытался защититься своим бездействием.