Ольга, княгиня русской дружины - Елизавета Дворецкая

– Свенгельду напомни. Он, видать, подзабыл.

– Молодец Якун, ему место указал.

– Мог бы и пояснее указать… А мы бы и поддержали, коли нужда…

Таким образом, Логи-Хакон мог спокойно остаться в Киеве: местные толки были на его стороне. Но он был слишком горд, чтобы ставить свою славу в зависимость от толков на причалах и торгах.

* * *

Поскольку Свенгельд, свекор двоюродной сестры Уты, не был близким кровным родичем, Эльга не должна была одеваться в «печаль» и лишь выбрала платье синего цвета – с отделкой из голубого шелка, где были золотисто-желтым вытканы крылатые быки. Ворот был обшит тканой тесьмой из синего же шелка с золотой нитью, белый шелковый убрус, закрывавший волосы и шею, подчеркивал тонкие и величавые черты лица. Вдоль щек покачивались золотые цепочки моравских подвесок тончайшей работы: с десяток их спускалось с укрепленного на очелье узорного кольца с фигуркой коня внутри, и каждая оканчивалась золотой бусиной и маленьким золотым листиком.

Войдя в гридницу, княгиня едва не отступила назад: столько горящих глаз в нее уперлось. Здесь были все «великие бояре» Киева: четверо старших Избыгневичей (младшие по большей части ушли с Ингваровой ближней дружиной), Воибор, Острогляд со своим отцом, Боживеком (этот был уже так стар, что редко покидал двор), Ждивой, младший Братилюбович – Доморад. Себенег Илаевич с сыновьями и старшим зятем, Бедул и Бедовар – сыновья Инегельда, который когда-то ездил послом в Царьград еще от Олега Вещего. Сидел здесь и Стемир – последний оставшийся в живых участник того посольства.

За их спинами теснились младшие родичи и сватья, торговые гости всех кровей и языков. И все они смотрели на Эльгу, будто прямо сейчас она должна была сказать им нечто, способное изменить жизнь Русской земли.

Вслед за ней появился Мистина. Входя, он низко наклонялся под притолокой, а выпрямившись во весь рост, неизменно оказывался выше всех, куда бы ни пришел. Как и много лет назад, если он появлялся вместе с Ингваром, незнакомые таращили глаза именно на него, думая, что это и есть князь. Мощным сложением, уверенным видом, яркой одеждой он выделялся в любой толпе.

И благодаря всему этому ему даже не надо было ничего никому объявлять. Стоило ему сегодня утром, не раскрывая рта, просто пройти от своего двора на Олегову гору, одетому в вывернутый наизнанку синий кафтан, как все встречные знали: у Мистины Свенельдича «печаль». Простые разыскания показали: дома у него никто не умер, а вот гонец запыленный вчера в самую ночь, люди говорят, прискакал…

Лицо Мистины было по виду спокойно, и все же те, кто давно его знал, сразу почуяли неладное. Обычно он ни перед кем не опускал глаз, но сегодня смотрел прямо перед собой, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Он не хуже них самих знал, какие чувства вызывает у киевлян смерть его отца.

Эльга прошла к своему месту, где рядом уже толпились боярыни: Ростислава, Живляна Дивиславна, кое-кто из воеводских жен. Княгиня уселась, Мистина встал посередине, перед пустым сиденьем князя. Все эти годы он часто замещал Ингвара в его отсутствие, и ему принадлежало почетное место напротив княжьего, но сейчас он предпочел не садиться, будто собирался сказать пару слов и тронуться в дорогу. Ему и казалось, будто некий вихрь уже подхватил его и несет, и это внутреннее ощущение полета – или падения – мешало ему сидеть спокойно.

– Живы будьте, киевляне! Я получил нерадостную весть, – начал он, и бояре, хоть все уже знали содержание этой вести, затаили дыхание. – Мой отец, воевода Свенгельд, погиб на лову неподалеку от Коростеня. Его… он погиб в схватке с медведем. Видно, среди людей уже не чаял найти себе достойного противника. – Мистина попытался улыбнуться.

Этой подробности киевляне еще не знали и многозначительно переглянулись. Медведь! Истощил, выходит, старый пень терпение славянских богов…

– И я сегодня же уезжаю в Деревлянь, дабы достойно проводить отца на тот свет. Киевскими делами до моего возвращения, по совету с княгиней, прошу ведать тебя, Честонег.

– Так ты думаешь вернуться? – задал Честонег тот вопрос, который был у всех на уме.

– А что, по-твоему, может мне помешать? – Мистина наконец посмотрел ему в глаза, и взгляд его был по-прежнему тверд, хоть и замкнут.

– Кто же вместо Свенгельда будет – разве не ты? – крикнул Острогляд.

– Будет тот, – взгляд Мистины мог пригвоздить к месту, будто стальной штырь, – кого на это дело поставит князь. А до тех пор вершить делами будет отцова дружина. Но к князю уже послано, и к осени он уже даст Деревляни нового посадника. Беспокоиться не о чем, бояре и старцы киевские.

После этого Мистина коротко поклонился Эльге и вышел. Киевляне проводили его глазами и не сразу решились заговорить. В душах мешались надежды на будущие блага и знобящее ожидание почти неминуемых бед и потрясений.

* * *

Возвратившись из гридницы в избу, Эльга принялась возиться с Браней. Едва родившись, дочь завладела ее сердцем и помыслами, как никогда не удавалось сыну: Эльга все время хотела быть с ней, но и в маленьких житейских разлуках думала о своем цветочке. При каждом взгляде на дочь у Эльги ликовало сердце – ну какая же красотка! Всякая мать считает, что ее дети лучше всех, но Браня чуть ли не с рождения была удивительно красивой девочкой. Уже сейчас, в неполный год от роду, у нее было такое смышленое личико, будто она все понимает, но и Эльга понимала все, что девочка по-своему говорила ей: глазами, движениями розового, будто бутон шиповника, ротика, беленьких бровок. Эльга с нетерпением ждала, когда Браня начнет говорить и они смогут вести настоящие беседы, но и сейчас она, когда бывало свободное время, любила гулять с дочерью над Днепром и рассказывать ей обо всем, что попадалось на глаза.

Теперь, посадив дочку на колени, она качала ее и вздыхала: жаль, не повидаться на прощание с Утой. Княгине невместно бежать к воеводской жене, но не звать же сестру к себе, когда у нее смятение на сердце и полон рот хлопот со сборами в дорогу мужа, четверых детей и челяди.

Поначалу Эльга хотела назвать дочку Утой, но сама же, скрепя сердце, передумала. Выбирать следовало между именами Бранеслава и Венцеслава, которые носили их старшие родственницы – жена и дочь Олега Вещего. Здесь, в Киеве, именно родство с ним давало права на власть, и не следовало позволять людям забыть об этом. После долгих превратностей, когда за власть над днепровскими кручами боролись хазары, древляне и русы, поляне привыкли связывать свое благополучие с родом Вещего, при котором наконец ощутили себя не только способными противостоять давним недругам, но и побеждать их. Олег Вещий взошел над этим краем, как солнце новой жизни, и каждый лучик закатившегося светила надлежало бережно хранить.

Спущенная на пол, Браня ползала по мохнатой медвежьей шкуре, возилась с тряпичными куколками, которых Эльга сама ей делала из обрезков драгоценного ромейского и хвалынского шелка. Иногда брала какую-нибудь и шла к матери – частью на четвереньках, частью на ногах, если удавалось ухватиться за что-нибудь.