Тайнопись плоти - Дженет Уинтерсон

В шесть утра я просыпаюсь на моей покосившейся двуспальной кровати. Рядом в ложбину матраса завалилась Гейл Райт. От нее пахнет пудрой и потом. Она жутко храпит и, похоже, вот-вот проснется, поэтому я быстренько встаю, завожу ее машину и еду к телефонной будке.

Мы не занимались с ней любовью. Руки мою скользнули по валикам ее плоти с экстазом торговца подержанной мягкой мебелью. Погладив меня по голове, она немедленно заснула, и это было к лучшему, поскольку во мне было не больше страсти, чем в водолазном костюме.

Я опускаю монетку в автомат и с замиранием сердца вслушиваюсь в далекие гудки, а дыхание мое затягивает паром нагую телефонную будку. Сердце бьется слишком часто. Кто-то отвечает сонным брюзгливым голосом.

— АЛЛО? АЛЛО?

— Алло, Эльджин!

— Ты знаешь, который час?

— Раннее утро после очередной бессонной ночи.

— Чего ты хочешь?

— Мы с тобой договаривались. Как она?

— Луиза сейчас в Швейцарии. Она была очень больна, но сейчас ей лучше. У нас хорошие результаты. Она пока не хочет возвращаться в Англию. Возможно, совсем не вернется сюда. Ты не сможешь ее увидеть.

— Я и не хочу ее видеть. (ЛОЖЬ! ЛОЖЬ!)

— Это очень хорошо, поскольку тебя она видеть точно не желает.

Телефон смолк. Я держу в руке трубку, тупо уставившись на диск. Главное, что с Луизой все в порядке, — остальное не имеет значения.

Вернувшись в машину, я не спеша еду по пустынной дороге к дому. Утро воскресенья, кругом ни души. Окна везде плотно занавешены, домики вдоль дороги выглядят спящими. Через дорогу мчится лисица, зажав в пасти цыпленка. Мне еще предстоит иметь дело с Гейл.

В доме слышны два звука: металлическое тиканье часов и храп Гейл. Прикрыв двери в спальню, я остаюсь наедине с часами. В такую раннюю пору время обретает иное качество, утренние часы кажутся долгими и многообещающими. Выложив на стол книги, я пытаюсь работать. Единственный иностранный язык, какой я знаю, — русский. В этом мне повезло, так как охотников переводить с русского немного. Франкофилов у нас пруд пруди, все мечтают засесть в парижском кафе и переводить по новой Пруста. Но не я. Мне всегда казалось, что tour de force означает обязательную школьную экскурсию.[7]

— Глупости! — Луиза шутливо стукает меня по лбу.

Она поднимается приготовить кофе. Запах свежесмолотых зерен напоминает о залитых солнцем кофейных плантациях. Ароматный пар поднимается над чашками, и мои очки запотевают. Она рисует на каждой линзе сердечко.

— Вот так! Это чтобы тебе никого не было видно, кроме меня, — говорит она. Волосы ее сверкают рыжей киноварью, тело напоминает о всех сокровищах египетских. Луиза, никто на свете и не сравнится с тобой. Я не хочу видеть никого, кроме тебя.

Я все работаю, но вот часы звонят двенадцать, и сверху доносится жуткий грохот. Это проснулась Гейл Райт.

Я бросаюсь ставить чайник — мне кажется, некоторые миротворческие акции необходимы. Я отодвигаю в сторону «Эрл Грей» и достаю «Эмпайр Бленд». Не полка, а целый полк сортов чая. Это очень мужественный сорт — в нем столько танина, что некоторые художники используют его для рисования.

Гейл отправляется в ванну. Я слышу, как безрезультатно вращаются краны, затем подвергается штурму эмалированная раковина. Наконец, в большой неохотой и со скрипом бак соглашается расстаться с некоторым количеством горячей воды, дребезжит струйка, затем раздается лязг, и подача воды прекращается. Я очень надеюсь, что она не потревожила осадок.

— Ни в коем случае не трогай Осадка! — сказал фермер, когда показывал мне дом. Он произносил слово Осадок, будто речь шла о жуткой твари, обитающей в баке с горячей водой.

— А что может случиться?

Он пророчески покачал головой.

— Даже не могу сказать.

Он наверняка просто не знал, чем это может грозить. Но говорил так, будто речь шла о древнем проклятии.

Я беру чай, приготовленный для Гейл, и стучу в дверь.

— Заходи, не стесняйся, — приглашает она.

Я осторожно протискиваюсь в ванную и ставлю чай на край раковины. Вода в ванне бурая от ржавчины, а сама Гейл от нее — в полосочку, будто отличный кусок бекона. Маленькие глазки покраснели от бессонной ночи. Я содрогаюсь от ужаса.

— Холодновато. Потри мне спинку, сделай милость?

— Надо разжечь огонь — нельзя, чтобы ты простудилась, — бормочу я и выскакиваю из ванной.

Спустившись вниз, я начинаю разводить огонь. Разжечь бы такой огонь, чтобы спалить весь дом, зажарив в нем и Гейл. Это невежливо, укоряю себя я. Почему ты впадаешь в ужас при виде женщины, чья единственная ошибка заключается в том, что ты ей нравишься, а единственная особенность — в том, что она необъятных размеров.

Бум-бум-бум-бум-бум-бум. Гейл Райт спустилась по лестнице. Я выпрямляюсь и выдавливаю из себя улыбку.

— Доброе утро, душа моя! — Она звучно чмокает меня в щеку. — У тебя найдется бутерброд с беконом?

Расправляясь с останками фермерской хрюшки, Гейл сообщает, что собирается перевести меня на работу в бар — чтобы мы с ней работали вместе.

— Я положу тебе зарплату побольше. — Она облизала губы и руку, куда попали брызги растопленного сала.

— Ни к чему. Мне нравится все так, как сейчас.

— Ты сейчас в депрессии. Но постарайся справиться с этим, как я. — Она скалится мне над остатками собственного завтрака. — Разве тебе не понравился наш вчерашний семейный вечер? Руки твои шарили где хотели.

Ее собственные руки тем временем сжимают челюсти, словно она боится, что съеденный поросенок может вырваться. Она сама зажарила бекон, а потом прихлопнула бутерброд пропитанным свиным жиром хлебом. Правда, на ее ногтях еще оставался красный лак, и несколько чешуек попало ей в завтрак.

— Люблю сэндвичи с беконом, — говорит она. — Мне так понравились вчера твои руки в постели — такие нежные. Ты играешь на пианино?

— Да, — отвечаю я противно-ненатуральным голосом. — Извини меня, я сейчас.

Я успеваю добежать до туалета как раз вовремя и умудряюсь опередить приступ рвоты. На колени, сиденье вверх, голову вниз и оштукатурим раковину кашей. Я прополаскиваю рот водой, сглатывая горечь, скопившуюся в глубине горла. Если Луизе делали химиотерапию, она должна страдать от этого каждый день. А меня нет с нею рядом. «Помни о главном, а главное — вот это, — твержу я своему отражению в зеркале. — С тобой она не сможет прожить так долго, как с Эльджином!»

— Откуда ты знаешь? — пропищал голосок сомнения, которого я так боюсь.

Содрогаясь, я доползаю до гостиной и отхлебываю виски прямо из бутылки. Гейл красится, смотрясь в маленькое зеркальце.