Лорд и своевольная модистка - Луиза Аллен

— Маркус…

— Ничего. У меня устало плечо, надо было приказать Хейверсу помочь вам спешиться.

Озадаченная Нелл подумала: он солгал. Если она и поняла что-то про Маркуса Карлоу, то он никогда по собственной воле не признавался в своей слабости. Заметил ли он таинственного незнакомца на вершине соседнего холма? А если заметил, почему не признался? Потому что не доверяет тебе! Ты не леди, и он считает тебя сообщницей злоумышленника. И если его отец не совершал ничего дурного по отношению к ее отцу, его наверняка можно обвинить в чрезмерной подозрительности и недоверии к другу. Каков отец, таков и сын. Хорошо хотя бы, что Маркус больше не предлагает ей своего «покровительства».

Перед ужином Нелл успела принять ванну, переодеться и отдохнуть. Спустившись вниз, она увидела, что настроение у него снова переменилось. Более того, казалось, что вся семья повеселела. Состояние лорда Нарборо значительно улучшилось.

— Папе гораздо лучше, — прошептала Верити, беря Нелл под руку и уводя к дивану. — Я слышала, как он сказал Марку, что небольшая опасность всегда взбадривает, но ничего не поняла. Какая опасность? Если только он говорит не о том, что в Марка стреляли. По-моему, вряд ли такое способно взбодрить.

— Конечно, — пылко согласилась Нелл. — Но мужчин трудно понять… Они, возможно, говорят о крупной ставке на петушиных боях.

— О да, — согласилась Верити, которая обладала трогательной способностью думать обо всех и обо всем только самое лучшее. — Хорошо покатались?

За ужином вся семья оживленно беседовала, и у Нелл появилась возможность беспрепятственно погрузиться в собственные мысли. Она постепенно свыкалась с мыслями об отце. Она ведь и раньше догадывалась, что в прошлом с их семьей случилось что-то очень плохое. Теперь она все знала. Она даже не очень удивилась, когда узнала, как умер отец. Тогда она была еще слишком мала, чтобы что-то понимать, — взрослые обменивались намеками.

Итак, что делать, если лучшего друга обвинили в убийстве и, возможно, в шпионаже? Она внимательно наблюдала за лордом Нарборо, занятым разговором с Онорией.

Что сделает настоящий друг? Поможет обвиняемому бежать? Но что если жертва — тоже твой друг и ты искренне считаешь первого друга предателем? Честь запрещает помогать? Нелл понимала, что это возможно. Да, лорд Нарборо столкнулся с непростым выбором.

После ужина все перешли в салон, где Онория заиграла на пианино оживленный контрданс. Верити присоединилась к ней, и они дуэтом исполнили сентиментальную балладу, от которой леди Нарборо прослезилась. Даже Лорд Нарборо сложил доску для триктрака и просто слушал игру дочерей.

Графиня сыграла на пианино пьесу Моцарта, а потом сестры стали просить Маркуса спеть.

— А что же мисс Латам? — осведомился граф, вглядываясь в темный уголок, где пряталась Нелл. — Вы не сыграете для нас?

— Боюсь, что нет, милорд. Я не умею. — Она помнила, что у них в гостиной стояло пианино, но его давно продали.

— А петь умеете? — спросил граф.

— Да, — осторожно призналась она. — Но я очень давно не пела… — Она помнила, как они пели с мамой и Розалиндой и их голоса сливались, а все горести забывались в музыке. У мамы и Розалинды были красивые голоса. О собственном исполнении она едва ли могла судить.

— Попробуйте, — настаивала леди Нарборо.

Нелл встала. Неучтиво отказывать радушным хозяевам.

— Хорошо, я попытаюсь, но за результат я не отвечаю.

На пианино лежали ноты, которые приготовила для нее Верити. Нелл прикусила губу и стала искать что-нибудь простое и знакомое.

— Вот это. — Она протянула ноты Онории, которая поставила их на пюпитр и сыграла вступление. Нелл глубоко вздохнула и запела:

Утром, едва лишь солнце встает,

Слышу, как дева в долине поет:

«О, не бросай меня,

Не покидай меня,

Как можешь ты бросить

Бедняжку свою?

Помнишь ли, что ты ей обещал?

Помнишь ли слезы, что ты проливал?

О, не бросай меня…»

На сей раз ей подпели и Онория, и Верити; они умолкали, когда Нелл пела от имени девушки. В конце леди Нарборо восхищенно зааплодировала.

Но, оглядевшись, Нелл заметила, что граф пристально смотрит на нее, как будто видит вовсе не ее, а кого-то другого, словно издалека. Маркус встревоженно нахмурился:

— Что такое, отец?

— Очаровательно, мисс Латам, очаровательно! — сказал, наконец, граф, как будто выходя из транса — Вы напомнили мне о… давнем времени. — Он встал на ноги и повернулся к жене. — Прости меня, дорогая. Пожалуй, я пойду прилягу.

Нелл выдерживала пытливый взгляд Маркуса еще несколько минут, а потом призналась:

— Прогулка меня изрядно утомила. Надеюсь, вы меня извините?

«О давнем времени», — думала Нелл, поднимаясь по лестнице. Она исполнила одну из любимых маминых песен. Может, ее голос настолько похож на мамин, что пробудил воспоминания у лорда Нарборо? А может, она преувеличивает. Граф устал, да и здоровье его оставляет желать лучшего.

Зато Маркус не устал и не болен. Почему он не может поверить в то, что она невиновна? Она не желает им вреда и не таит дурных намерений. Теперь его подозрения не просто беспокоили ее — они причиняли ей боль. Она хотела понравиться ему, ей хотелось, чтобы он верил ей. А в глубине души она таила глупые мечты, и ей хотелось от него большего, хотелось… любви.

Свеча у нее в руке задрожала, язычок пламени заметался и погас. Нелл стояла на темной площадке и ругала себя. Она готова отдать свое сердце Маркусу Карлоу, а глупее этого ничего и придумать нельзя.

Она — нищая дочь казненного, обесчещенного человека. С таким же успехом можно желать луну с неба! Только луна очень далеко, до нее не дотянуться, луна не может поцеловать ее с небрежной надменностью и тут же лишить ее всякого благоразумия и самообладания. Луна не ночевала с ней в одной постели, и она не знает, как луна выглядит спросонок, когда на щеках вырастает щетина…

Нелл поняла, что не может сказать ему, кто она такая. И не потому, что боится гнева или мести. Маркус непременно оттолкнет ее, а она этого не вынесет.

17 января

Прошло двенадцать дней с тех пор, как жизнь перевернулась с ног на голову. Меньше двух недель назад она впервые увидела Маркуса Карлоу и влюбилась в него. Выйдя из малой столовой, Нелл улыбнулась Тревору, менявшему число на календаре в холле, и сама удивилась своей выдержке.

Почему внутреннее смятение не отражается у нее на лице? Почему она разговаривает как ни в чем не бывало и никто не показывает на нее пальцем, не называет ее бессовестной, влюбленной дурочкой, которая не смеет даже мечтать о том, чтобы виконт Стейнгейт ответил ей взаимностью.