Страж государя - Андрей Бондаренко

— Нет, государыня! — честно признался Егор. Царица явно засмущалась:

— В этот год у меня ничего с мужчинами не было… Совсем ничего! Ни с мужем, Алексеем Михайловичем, ни с другими… — Наталья Кирилловна отчаянно покраснела, словно юная и непорочная девица.

Несколько минут они напряжённо молчали, не глядя друг на друга, наконец, Егор осторожно спросил:

— Зачем, государыня, вы мне это рассказали?

— Сама не знаю… Может, потому, что ты, охранитель, очень похож на того странника. Я думаю, что тебе пригодится это знание. Зачем? Я не знаю… Береги моего сына, охранитель. Береги. Но и его — берегись! Он очень жестокий и не ведает жалости… Если ты пойдёшь против его воли — он разорвёт тебя! Помни об этом, охранитель. Помни и никогда не забывай… А теперь нагнись, я благословлю тебя…

Егор почувствовал на своём лбу сухие женские губы, выпрямившись, услышал прощальные слова:

— Благословляю тебя — на светлый Путь! Будь честен — всегда… Всё, прощай! Иди…

Через шесть дней после этого памятного разговора состоялись небольшие дружеские посиделки: один из братьев Бухвостовых Василий, проставлялся в честь крестин родившегося месяц назад сына Ивана. Сидели обычной компанией, во главе с грустным Петром, скромно выпивали, вели вполголоса всякие разные беседы — о заботах и потехах воинских, о видах на осенне-зимнюю охоту… Не до веселья было: все прекрасно понимали, что ни сегодня — так завтра Наталья Кирилловна, мать царская, преставится. Любили её все: за нрав кроткий, за беззлобие и полное отсутствие чванливости, за глаза необычные — красивые и печальные…

По мере выпитого, Пётр постепенно оттаивал, изредка мимолётно улыбался, да и весь разговор, постепенно оживляясь, неуклонно менял военную тему — на темы гораздо более весёлые и приятные. Когда речь зашла об обсуждении дел и новостей любовных, Егор тоже решил внести свою посильную лепту в общую застольную беседу. Весело и лукаво поглядывая на разрумянившегося от выпивки Бровкина, он радостно и громко поведал всей честной компании:

— Тут, господа мои, такое дело… У нашего друга, верного царского денщика Алёшки, красавица-сестра давно уж засиделась в девках. Не отдаёт её отец за всяких разных, нос воротит, на сватов цепных кобелей спускает. Мол, сынок-то наш — самому царю прислуживает, за одним столом сиживает с государем! Поэтому и дочери жених нужен знатный и серьёзный, лучше чтоб — из столбовых дворян, либо — из князей каких…

Пётр громко засмеялся, глядя на него, захихикали и другие, Василий Волков — тот и вообще затрясся от безудержного смеха, бокал с малиновой наливкой неловко опрокинул на белую льняную скатерть.

«Понятное дело — смешно паршивцу высокородному: Иван-то Бровкин, Алёшкин отец, всю жизнь у него проходил в крепостных, только совсем недавно на всю семью, включая дочь-невесту, вольную получил, — ударился в ехидные рассуждения внутренний голос. — А ведь, если верить роману Алексея Толстого, да и другим документам серьёзным, то именно наш Васенька и станет мужем той девицы — рода подлого… Вот тебе, братец, и „Ха-ха!“. Смейся, паяц, смейся… Кстати, а как зовут-то Алёшкину сестричку? Санькой, кажется…»

— Ну, это всё — правда? — отсмеявшись, строго уставился царь на Бровкина.

Алёшка застеснялся и, заметно побледнев, ответил глухо, явно неохотно:

— Всё истинная правда, государь-надёжа! Возгордился мой батяня — сверх всякой меры… Ничего, я поговорю потом с ним. Когда загляну в деревню на побывку, так сам и отыщу жениха сестрёнке любимой…

— Э-э, остановись, остановись, денщик верный! — по-доброму усмехнулся Пётр. — Сам он найдёт… А невеста-то и вправду красива? Не привирает мой охранитель? Небось, Данилыч, сам-то и не видел девки?

— Не видел, мин херц! — честно сознался Егор. — Это Бровкин мне нарассказывал сказок…

— Святой истинный крест — первая красавица! — совсем разволновался Алёшка. — На святом Писании присягнуть готов! А батя всё зверствует… Санька горько плачет, говорит, что если так и дальше всё будет, то уйдёт в монахини. Зачем такой красавице — в монастырь?

— Ладно, ладно! Верю, успокойся! — небрежно махнул рукой Пётр. — Зачем вот только, Алёшенька, самому искать жениха, время терять попусту? Сваты существуют для того! Доверишь лично мне жениха найти для сестрёнки? А?

— Конечно, государь, доверяю…

Царь по очереди обвёл строгим и вопрошающим взглядом своих собутыльников, которые тут же перестали смеяться и сделались серьёзными донельзя, остановился глазами на Егоре:

— Поручик Меньшиков, как по поводу — жениться? Домом своим обрасти? Хозяйством полноценным? Потомством? Не слышу ответа!

— Виноват, государь! — Егор вскочил с места, вытянулся в струнку, глазами многозначительно кося на Василия Волкова. — Молод я ещё, не готов к жизни семейной! Да и другие важные кандидаты есть на эту ответственную должность…

— Ага-ага! — тут же смекнул, что к чему, Пётр. — Есть среди нас, конечно же, и более достойные люди, более родовитые… Стольник Волков!

— Здесь я, Пётр Алексеевич! Здесь! — мгновенно вскочил со скамьи Василий.

— Приказываю: незамедлительно жениться на девице Бровкиной!

— Повинуюсь, государь…

— Приказываю! — громко объявил царь. — Сейчас мы все дружно поднимаемся на ноги, рассаживаемся по возкам… А, чуть не забыл! Надо же туда и вин загрузить разных, закусок достойных! Короче, через час выезжаем… Бровкин, как называется твоя деревня?

— Волковка, государь! — свистящим шёпотом доложил Алёшка, испуганно косясь на Василия Волкова.

— Вот, в деревню Волковку все и выезжаем — свадьбу ладить…

— Гонец к царю! Гонец к царю… Где Пётр Алексеевич? — раздались с улицы взволнованные голоса.

Через минуту дверь широко распахнулась, и в избу ввалился запыхавшийся парнишка в семёновском светло-лазоревом кафтане, повалился перед царём на колени, нерешительно протянул небольшой зелёноватый конверт, запечатанный тёмно-красным сургучом.

— От кого весточка? — напряжённо спросил Пётр, вскрывая конверт трясущимися руками и не отрывая испуганных глаз от гонца.

— От князя Льва Кирилловича!

Царь сразу побледнел, очень медленно прочёл письмо, вскинул голову, обвёл присутствующих невидящим, помертвевшим взглядом.

— Что там, государь? — очень тихо спросил фон Зоммер.

— Матушка… Матушка — преставилась… — Пётр грузно опустился на скамью, уткнулся головой в дубовую столешницу и громко, чуть подвывая, зарыдал…

— Всем вон! — зашипел весенней гадюкой Фёдор Ромодановский. — Какая ещё свадьба, к гадам свинячим? Отменяется свадьба! Потом всё сладим, потом…

«Чего стоишь-то столбом? — нетерпеливо зашелестел внутренний голос. — К Лефорту беги, дурик! Теперь же всё изменится! Теперь Петру надо самому — вершить все дела государственные, послов принимать, думать о пополнении казны государевой. Надо и весь Большой двор незамедлительно переселять в Преображенское…»