Тропа барса - Петр Катериничев

Девушка шла к освещенному входу так, словно ступала по натянутой над пропастью проволоке. Она не думала ни о чем. Свет — вот что ей сейчас было нужно. Свет, и ничего, кроме света.

Предают только свои. Мысль не новая, но от этого не легче. Или люди просто меняются со временем? Мы продолжаем считать их своими, а это другие. С тем же лицом, с тем же голосом. Ну да… Лицо меняется, а голос почти нет. Сколько бы времени ни прошло. Вот мы и ошибаемся. А люди… Словно их подменили на похожих, на чужих. Странно… Ты нужен людям, когда им плохо. Когда им становится хорошо, им не до тебя. Они тебя избегают. Как заразного. Особенно если тебе не везет.

Или просто невесело. Хотя и это понятно. Всем нравятся богатые, веселые и здоровые. Никому не нужны бедные и грустные. «Ведь грустным солдатам нет смысла в живых оставаться…»

Нет смысла оставаться… И негде.

Дома он находиться не мог. Вернее, дома у него не было. Так, жилище. Или обиталище. Нечто на «ще». Пепелище.

Два года он жил так. Сотни мелочей здесь напоминали ее, ее прежнюю… И еще то, как он был счастлив когда-то. А хуже всего… Хуже всего, наверное, то, что он уже не сможет любить. Он не сможет любить так, как любил ее. Никого и никогда.

Мужчина без любви — калека. А женщина? Женщина без любви — это даже не женщина, а просто существо никакого рода и никакого племени. Женщина — это или любовь, или никто. И ничто.

Любовь… Исписаны сотни, тысячи, миллионы страниц… «Для меня нет тебя прекрасней, но ловлю я твой взор напрасно…» Все просто: постепенно она стала другой. Обособленной от него. Чужой. Наверное, ее тяготила его преданность. Или зависимость от него?

Такая вот странная закономерность: люди больше любят тех, кому помогают, чем тех, кто помогает им. Не все, но многие. Слишком многие. Может быть, благодарность кажется им чем-то унизительным? Гордыня бунтует. И ведет человека в омут. В бездну. Сначала… Сначала падение кажется просто яркой, расцвеченной огнями новогодней ледяной горкой, а потом… Снизу, из тьмы, выбраться наверх уже непросто. Особенно если нет ни сил, ни желания. И сотни, тысячи, миллионы индивидуумов остаются там, в самом низу, трактуя свое безволие и трусость как избранность непонятных. И катятся ниже. За край. Туда, откуда вернуться в люди уже нельзя.

Мужчина тряхнул головой. Мысли бежали, будто дрессированные лошадки по кругу…

Все мы — пленники стереотипов. Каждый — своего. Как в той песне?

Кони бывают серые, кони бывают розовые, Кажется, каждый может выбрать по вкусу коня.

Но… кони меняют масти, могут наездника сбросить, А это людей тревожит: его, тебя и меня.

Вот почему кони алые, с огненно-рыжими гривами В дикой степи несутся вольно, без седоков…

Просто нам всем спокойнее, не торопясь, с перерывами, Ехать тихонько по кругу на розовом пони верхом.

Она тогда сказала Гончарову: «Не переживай».

Нужно пе-ре-жить. Перейти через эту жизнь в другую. Какую, он еще не знал, но в другую. Чтобы выжить. Выбери себе жизнь — и живи.

Мужчина наполнил бокал до краев и выпил до дна. Здесь вам не тут, как говаривают комментаторы нашей сорвавшейся с резьбы жизни. Хлобыстать бордо урожая семьдесят второго года фужерами, как воду… Там бы сочли за глупца или в лучшем случае за чудака. Там такую бутылку демонстрируют всем, чтобы, так сказать, предвкушали.

Там…

Да черт с ними и ихним «там»… Многое у них действительно хорошо — хотя бы то, что любая склянка с пойлом выглядит так же красиво, как и на рекламной картинке… А вот по душам поговорить просто не с кем. И не о чем.

Жизнь замкнута рамками карьеры, бейсбола и хобби. Может это и хорошо. Но очень скучно.

У нас… Прямо по писаниям Льва Николаевича Гумилева — пассионарии всех типов и рангов столбят свое место под солнцем. И умирают, скошенные огнем разборок, ранними инфарктами, депрессиями… На их место заступают другие: умные, осторожные, интеллектуальные. «Мы со вторых печатаем портреты, хоть в этом, право, и не их вина…» Все нормально: нужно было встряхнуть этот гниющий муравейник, называемый «развитым социализмом». Встряхнули, как водится, в самом российском варианте. «Хотели как лучше, а получилось как всегда».

Мужчина долил остатки вина, сделал знак официанту. Ни официант, ни метр ничему не удивлялись. Хочется клиенту утолять жажду коллекционным вином по четыреста долларов за бутылочку? Да с нашим удовольствием, да хоть чайными стаканами, да хоть… Вольному — воля!

Официант вырос у столика:

— Еще бордо?

— Водки, — коротко бросил мужчина.

Он все ждал, когда комок в груди хоть как-то рассосется… На это способна только водка. Потом… Потом, когда комок растает, можно брести в свой грустный пустой дом. «Дома ждет холодная постель…» И добрать. Чтобы не было так холодно. Чтобы до полной черноты… Чтобы назавтра проснуться в скудной бездарности нового настоящего и ничего не желать… Нового? В сорок начинать жизнь сначала? Где оно, это начало? Все свое мы носим с собой. Всегда.

— Какую предпочитаете? — Официант открыл карту.

— Выпью-ка я померанцевой… Она полезная, — вспомнил мужчина горьковского Булычева.

Официант продолжал стоять. Мужчина добавил:

— Пол-литра, конечно. Закусить — на ваше усмотрение.

— Копченый угорь, балык, лососина свежайшая, со слезой, икра…

— Давай всего понемногу и компот.

— Что, простите?

— Компот. Из сухофруктов.

Компот из сухофруктов. Его варили в больших котлах и оставляли на ночь на улице: днем стояла жара, а ночи в Афгане холодные; утром компот пили, зачерпывая кружками, — после анаши жажда была зверская, неутоляемая… И еще — компот был с запахом дома. Того, куда хотелось вернуться. Это было важно.

Вернулись только трое. Из тридцати… Все были молоды и хотели жить, но повезло не всем. Так уж устроено: везет не всем, не во всем и не всегда.

— Извините, но из сухофруктов… Можем предложить персики в сиропе, ананасы, ассорти…

— Черт с ней. Неси кока-колу.

— Слушаюсь. Горячее?

— Эскалоп. И много зелени. Только потом. Позже. А пока… — Мужчина улыбнулся невесело. — Помнишь анекдот? Заходят двое в кабак, заказывают семь бутылочек водочки. «А что будете кушать?» — «Вот ее-то, родимую, и будем кушать».

Официант вежливо улыбнулся и исчез. Запотевший графин с померанцевой объявился на столе почти сразу; два блюда, с мясным и рыбным ассорти, тоже. Накатить большую рюмку и предаться буйству плоти. Поедая мясное и рыбное. Бред эта жизнь.

И ничего, кроме бреда.

Года три назад он осознал вдруг: у него нет ничего, кроме денег. Сейчас легче.