Жак Оффенбах и другие - Леонид Захарович Трауберг

решительно отказать в праве на этот титул. Особый разговор об Обере, авторе не только комических опер с интересными для нас названиями: «Бог и баядера», «Частица черта» (!), но и знаменитейшей трагедийной «Фенеллы» («Немая из Портичи»).

Оперетты Оффенбаха и Эрве легко назвать «бытовыми». Куда больше: «Парижская жизнь». Недаром Михайловский всячески хвалит Оффенбаха, Мельяка и Галеви за то, что они дали в «оффенбахиадах» слепок с общества своего времени. То же стремятся доказать историки искусства, в частности Кракауэр.

Очень возможно, что Галеви и Мельяк — ученики Гольдони (скорее, Мольера и Бомарше) — в каком-то, не слишком высоком смысле «реалисты», вернее, натуралисты. Их часто упрекают: «Хорошо знали быт кокоток, именно его и только его описывали». Это, по существу, неточность. Многие из комедий, написанных ими совместно или порознь, не дают образа «дамы полусвета», в частности, две пьесы, послужившие источником фабулы для двух прекрасных оперетт: «Сочельник» и «Атташе посольства». Но в трио с Оффенбахом они хоть и давали место кокотке, даже если она называлась царицей или великой герцогиней, никакого «слепка» с Бланш д’Антиньи, Ригольбош или Коры Перл нет. «Та дама», Метелла в «Парижской жизни», выходит на сцену только для того, чтобы спеть великолепную, лишенную какой бы то ни было «грубости» арию. Авторы «оффенбахиад» (речь идет о главных их шедеврах) поднялись выше быта, выше «естественности».

Говоря об опере и оперетте, мы уже брали взаймы название водевиля «Простушка и воспитанная». Оно верно, оперетта проста в сравнении с вершинами оперного искусства. Но не так уж проста.

Оперетта вошла в мир, когда переломился век. В июле 1848 года расстреляли студентов и рабочих в Париже. В том же году безжалостно рассчитались с революциями почти во всех странах Европы. Страшные события прошлого — нашествие гуннов, крестовые походы, моровая язва, армии Наполеона — оказались почти что детской игрой в сравнении с уже определившейся главной битвой — за освобождение человечества от классового гнета. Казалось бы, не до сказок, не до лирической песенки — в век страшной реальности монополий.

Ан оказалось: не может человек без сказки, нежной песни. Народ создавал их не потому, что хотел забыть о борьбе. Он творил их именно для того, чтобы легче было жить. И бороться.

Оффенбаховская оперетта ввязалась в бой.

Не для пустых споров о терминологии эти абзацы. Они нужны для понимания истинного значения живущего век с четвертью искусства, значения человека, это искусство открывшего.

Дело не только в том, что оперетта прожила дольше некоторых жанров. Вопрос идет о несравненно большем. Не только на забавных героях, на хитроумных перипетиях, на трогательных дуэтах (все это было в других жанрах), не только на зрелищности зиждется то, что открыл Жак Оффенбах. Хотел он этого или не хотел, искусство, им созданное, то ли благодаря музыке, то ли из-за наличия многих и многих компонентов поднялось до высот, куда не забирались подвиды и жанры. Счет пошел на мировоззрение, в повестку дня включился вопрос об отношении человека к жизни.

В книге «Оперетта» Μ. Янковский настаивает, что произведениям Оффенбаха присущ какой-то скепсис. Скажем прямо: вот уж в чем нельзя обвинить создателя «Синей Бороды», так это именно в скептицизме.

Скептиком, то есть человеком разочарованным, нельзя назвать даже Вольтера, иронически заканчивающего свою знаменитую повесть. В ответ на утверждение Панглоса: «Все к лучшему в этом лучшем из возможных миров!» — Кандид отвечает: «Будем возделывать наш сад». Во фразе этой несомненная издевка — Кандид потерял решительно все, его любимая Кунигунда стала безобразной и сварливой, его учитель, оптимист Панглос, даже лишился носа. Но насмешка над «оптимизмом» не означала, что Вольтер был разочарованным; он был бойцом, верящим в победу ума. Он был всего лишь писателем, не народным вождем (Дантон!), но попробуйте представить себе историю Великой французской революции без Вольтера! Кандид — ограниченный человек, но Вольтер вовсе не презирает его и его труд.

Оффенбах не просто призывал «возделывать сад», не просто полагал, что надо, как Венера, лишь любить «веселие для всех». Трудно не увидеть во всей деятельности Оффенбаха вместе с жизнелюбием того, что можно назвать «любовь к народу», веру в будущее. Если можно так выразиться, Оффенбах голосовал за бунт. Не только за бунт против традиций Филидора. И за народный бунт! Перикола и Пикилло уходят свободные, оставив вице-короля в тюремной клетушке.

Жак Оффенбах открыл континент. Он принес в мир явление, которое невозможно уничтожить. Гораздо чаще, чем другие жанры, оперетта переживала времена взлетов и трескучих падений. Не было ни одной области театра, о которой так часто не писали бы: «Все кончено!» Но оперетта не умерла, ибо Жак Оффенбах наделил ее жизнестойкостью.

Недаром герои «Периколы», вновь уходя по дороге, полной горестей и голода, весело поют свою подцензурную арию, в которой сами собой напрашиваются иные слова рефрена (речь о жанре оперетты — еще раз условно употребим этот термин):

«Он подрастет,

Он подрастет,

Любимым будет он».

Не жанр, область зрелищного искусства. Такая же, как опера, как балет. Как кинематограф, который долгое время полагали подвидом театра (без слов!).

И уж поскольку мы упомянули о кинематографе, обратимся мысленно к одной из самых блестящих сцен в этом виде искусства. Приводя текст прощальной песенки Пикилло и Периколы, нельзя не вспомнить о полных неизъяснимой грусти концовках чаплиновских картин. Только один раз, в конце «Новых времен», Чаплин дал полный надежды уход героев. Во всех других фильмах — безысходность, одиночество, даже гибель («Великий диктатор»). Ничего странного в этом нет, фильмы Чаплина — порождение другого мира, мира, по существу, трагического. И при всем при том не одно ли из самых радостных событий истории — существование Чарлза Чаплина и его фильмов?

Оперетта Оффенбаха — великое выражение оптимизма и надежды, ободряющей в пути.

1/ Жак Оффенбах…