Разбуженные боги - Александр Логачев

Ему не хотелось вылезать на палубу или кого-то туда посылать. Разве что необходимость заставит.

– Справимся, – уверил капитан. – А потом нам будет нужна только помощь небес.

Капитан и боцман поднялись наверх с чем-то завернутым в тряпки. Вскоре с палубы донеслись стуки, скрипы и протяжный треск.

Наверное, именно этот момент и оказался началом настоящего кошмара.

Джонку швыряло как футбольный мяч. После каждого удара волн Артем изумлялся, как их посудина еще умудряется оставаться на плаву, а не переворачивается, не разлетается в щепы, не идет ко дну! Неужели бог ветра и воды Сусаноо сегодня выступает на их стороне?! С чего бы это, чем заслужили? Какую жертву надо будет ему принести, если они выкарабкаются из этой передряги? А еще в голове зачем-то назойливо крутилась чужая, не вспомнить уже чья, фраза: «В окопах атеистов не бывает».

Фонарь-гандо в какой-то момент погас. Кто-то попытался зажечь его снова, но эти старания ни к чему не привели. Он прогорел какие-то секунды и снова погас. Трюм погрузился в полный мрак, хотя через какое-то время он перестал быть таким уж непроницаемым. Стали проступать силуэты, можно было разглядеть струйки воды, сочащейся сверху. Глаза людей попривыкли и стали что-то различать. Только вот на что тут во все глаза смотреть, да и зачем?

Очень многих в трюме выворачивало наизнанку. Особенно хреново было железному айну, дикарю из дикарей. Он молчал, но всем стало ясно, что его сухопутный организм был совсем не приспособлен для морских вояжей. Громче всех стонал купец-китаец, а совсем неподверженными морской болезни оказались воздушный гимнаст и ученик Ямомото-рю по имени Ёсимунэ. Да и Ацухимэ переносила качку весьма неплохо по сравнению с остальными, хотя слово «качка» так же подходило к этой бесовщине, как слово «огонек» к лесному пожару.

Вряд ли на свете найдется такой человек, который хоть раз не лежал бы с высокой температурой, то есть за тридцать восемь и больше. При этом все вокруг плывет, расплывается туманом, краски делаются гуще, голоса и прочие звуки – резче, а главное в том, что воспаленный бред постепенно сливается с реальностью. Вскоре уже и не разобрать, где что. Ты совершенно перестаешь чувствовать время, не знаешь, сколько там прошло – час, два или много больше. Только утро и отодвинутые шторы могут вернуть ощущение времени. Но до штор еще далеко, а пока вокруг не пойми что. С какого-то момента ты уже перестаешь ждать, что горячечный кошмар когда-либо кончится. Тебе уже делается как бы все равно, кончится это или нет.

За всех Артем говорить не мог, но сам испытывал примерно те же ощущения, что и больные во время горячки, последовательно проходя через ее стадии. Эта штормовая ночь отложилась в его голове лишь фрагментами.

Артем запомнил, как он придерживал Омицу и говорил ей что-то успокаивающее и ободряющее. Садато он заметил лишь однажды. Судя по закрытым глазам и закаменевшему лицу, самурай изо всех сил боролся со своими внутренними страхами. Хидейоши, как Артем ему и наказал, находился рядом с сестрой, а Ёсимунэ – возле сундука, в котором лежали грамоты.

Однажды Артема понесло зачем-то наверх, и он выглянул из люка. Моряк-китаец, тот самый, который травил ему байки, обхватил основание спиленной мачты и что-то бормотал на родном языке. Надстройку снесло начисто. Вокруг кипело море. Именно кипение черной воды в огромном котле приходило на ум Артему в качестве сравнения с тем, что творилось вокруг. Они на своей скорлупке находились посреди кипящего котла.

Волны уже хозяйничали на палубе, делали там что хотели и как хотели. Уму непостижимо, как на палубе еще могли находиться люди! Наверху оставался рулевой. Он стоял за румпелем, привязав себя то ли к нему, то ли еще к чему-то. Необходимо было держать джонку носом к волне. Все остальные матросы, не считая того китайца, оставленного наверху на всякий случай, прятались от шторма в трюме вместе с членами посольства. Опираясь на чувство времени или справедливости, капитан заменил несчастного китайца, да и на смену рулевому послал нового матроса. Этому бедолаге не повезло. Румпель сорвало и унесло в море вместе с ним. Это был уже третий моряк, пропавший в пучине. Двух других смыло за борт еще раньше.

Корабль остался точно по присказке, без руля и без ветрил. Люди потеряли последнюю возможность влиять хоть на что-то. Именно это и было самым страшным. Даже воду нельзя было вычерпать. Помпу еще не изобрели, а кожаными ведрами много не вычерпываешь. К тому же через открытый люк все равно натечет больше, чем ты выльешь.

Вода в трюме все прибывала. Стоило кому-то ступить на свободные от мешков места, как нога погружалась в воду по лодыжку.

– Это хорошо, – сказал капитан по данному поводу. – Чем тяжелее корабль, тем он устойчивее. Плохо будет, когда воды наберется совсем много. Тогда мы пойдем ко дну.

Даже напиться до забытья и то ни у кого не получилось. Вино закончилось во всех кувшинах. Людям оставалось только молиться.

Теперь их судьбы всецело находились в руках богов или природных стихий. Это в зависимости от того, кто во что верил.

Потом Артем оказался рядом с Ацухимэ… Или это она оказалась рядом с ним?

У них вышел какой-то странный разговор.

– У меня грязные волосы. – Она усмехнулась, опустила голову и потрясла черными волосами. – Хочу помыть. Неприятно умирать с грязной головой.

– Никто не умрет, – попытался ободрить ее Артем.

– Ты ее любишь? – вдруг спросила дочь самурая.

– Кого?

– Омицу. У нее будет твой ребенок.

– Давай поговорим об этом потом.

– Мы не выберемся из этого моря. Не будет никакого «потом».

– Будет.

– Не будет. Я жалею, что не сказала тебе раньше, хотя раньше я не могла… Когда мы с тобой странствовали вдвоем, это были лучшие дни в моей жизни. Тогда я верила, что хочу служить императору, сейчас думаю, что лучшей участью было бы быть с тобой. Теперь рядом с тобой Омицу. В Ямато ты не смог взять ее в жены, но если бы мы дошли до твоей страны? Ты бы назвал ее своей женой?

– Не знаю, – честно признался Артем.

– Я же вижу, что твоя любовь к ней – всего лишь привязанность и забота о матери твоего ребенка. Но эта не та любовь, о которой пишут стихи и песни. Я не встану между вами, если мы выживем, но всегда буду любить тебя.

Он что-то ответил ей, но уже не помнил, что именно. Артем вообще не был уверен в том, что весь этот разговор не причудился ему в безумстве этого грохота и тряски. Запросто могло и причудиться. А потом джонку закрутило-завертело еще сильнее, хотя, казалось бы, сильнее было и некуда. В памяти Артема не осталось ничего от тех бесконечных часов. Только качка, тошнота, полутьма и вода, сочащаяся сверху…

Потом до него донеслись слова капитана, прозвучавшие откуда-то из дальнего далека:

– Ветер стихает.

Даже если он на самом деле это сказал, то Артем не мог ему поверить, потому что все продолжалось, потому что стихнуть это не могло никогда. Но капитан оказался прав. Шторм затихал, хотя делал он это очень и очень долго, очень уж постепенно.