Тайная комната антиквара - Марина Серова

Зинаида Ивановна извлекла из недр архива довольно толстую папку.

— Вот: Шульцман Самуил Яковлевич. Правильно?

— Да, именно он мне и нужен. Вы позволите взглянуть?

— Конечно, пожалуйста.

Я открыла папку и первым делом попыталась найти там имя донора. Это оказалось совсем нетрудно. Практически во всех документах, кроме пухлой истории болезни, постоянно упоминались две фамилии: Шульцман и Новоселов.

— Подождите-ка… Новоселов… — задумчиво сказала Зинаида Ивановна. — Кажется, я припоминаю этот случай. Они ведь не были родственниками?

— Нет, не были.

— Вот, вот! То-то я смотрю — что-то знакомое. Я помню, еще тогда девочки много говорили о том, что вот, мол, чужой, посторонний человек согласился передать свою почку… Ведь если пересадка происходила от живого донора, то обычно им был кто-то из родственников. Да и то не всегда можно было найти совместимых. А здесь — совершенно посторонние люди, и — стопроцентная совместимость. Все врачи удивлялись. Но это одно, а другое — то, что этот Новоселов согласился на такую операцию! Ведь Шульцман ему — никто.

— А действительно, как вы думаете, почему он согласился?

— Заплатили, наверное. Чай, немало.

— Но, согласитесь, сколько бы ни заплатили — здоровье дороже.

— А что там со здоровьем? С ним у Новоселова все в порядке было. У нас насчет этого строго! Если бы на обследованиях выяснилось, что эта операция как-то угрожает его здоровью, ни за что бы делать не стали. Но ничего такого не выяснилось, Новоселов был абсолютно здоров, а здоровый человек может и с одной почкой жить так же, как и с двумя. Ну, конечно, небольшие ограничения предусматриваются, и наши врачи всегда предупреждают, предположим, что есть нежелательно, и все такое прочее. Но только большинство все равно эти рекомендации не соблюдают, и ничего — живут! У нас люди, от родственников органы пересаживавшие, приводили иногда на обследование своих доноров — и ничего, те прекрасно себя чувствуют. Ну, Шульцман-то, конечно, Новоселова не приводил, но говорю вам, если бы там имелись какие-то противопоказания, наши ни за что бы делать операцию не стали. Это и неприятностями грозило, да и вообще… зачем грех на душу брать…

Под непрерывное жужжание словоохотливой Зинаиды Ивановны я просматривала документы, лежавшие в папке. Толстенная история болезни Шульцмана и тоненькая медицинская карта Новоселова; длиннейший список параметров, по которым проводилось медицинское обследование, прежде чем приняли решение о том, что Новоселов может стать донором без угрозы для своего здоровья; расписка самого Новоселова Геннадия Владимировича, что он добровольно и без принуждения со стороны Шульцмана готов поделиться с ним своей почкой, — все это говорило о том, что осуществлению операции ничто не препятствовало. А если предположения мои окажутся верны и Новоселов действительно получал взамен подлинное произведение одного из старых мастеров, то можно говорить и о том, что операции, наоборот, многое способствовало.

Поскольку во многих документах были указаны паспортные данные и Новоселова, и Шульцмана, мне не стоило ни малейшего труда узнать адрес донора. Правда, он был семилетней давности, но все равно лучше, чем ничего. Не найду самого Новоселова, поспрашиваю соседей, что-нибудь да накопаю.

Я сказала Зинаиде Ивановне, что узнала все, что мне нужно, и попросила ее проводить меня к выходу.

Оказавшись на улице, я завела машину и поехала на Садовую, 5, где семь лет назад проживал Новоселов Геннадий Владимирович, человек, благодаря которому Самуил Шульцман смог благополучно прожить еще семь лет, а мог бы и дольше…

* * *

На Садовой я легко обнаружила старый кирпичный дом под номером пять и, поднявшись на третий этаж, позвонила в квартиру № 34.

Мне открыла средних лет женщина с весьма удрученным и усталым выражением лица.

— Здравствуйте, я могу поговорить с Новоселовым Геннадием Владимировичем?

— А что вы хотели?

Тут только я сообразила, что сформулировать, а чего же в самом деле я хочу, следовало бы заранее. Я, в общем-то, хотела поговорить с Новоселовым, расспросить, как прошла операция, в каких отношениях они были с Шульцманом, и главное — какова была действительная причина того, что он отдал ему свою почку?

Но сразу начать задавать подобные вопросы человеку, с которым ты познакомился минуту назад, просто немыслимо. Для этого нужно иметь как минимум очень веские основания. А еще лучше — быть представителем официальных следственных органов.

Впрочем, все это у меня было. И основания были веские: убийство человека, куда уж больше, и корочки следователя прокуратуры лежали в кармане, но я понимала, что в данных обстоятельствах ни то, ни другое не подходит.

Упоминать об убийстве нельзя ни в коем случае, потому что Новоселов мог иметь к нему отношение. Или быть знакомым с кем-то, кто имеет к нему отношение. А совать сейчас в лицо стоящей передо мной женщине официальные корочки означало бы в корне перерезать все пути к доверительному разговору.

* * *

Мы все стояли и молча смотрели друг на друга, а мои лихорадочные попытки придумать предлог для разговора с Новоселовым ни к чему не приводили.

«Ну давай же, давай! — пыталась я выжать последние соки из остатков воображения. — Придумай что-нибудь!»

Но ничего не придумывалось.

Наконец в полном отчаянии я сказала:

— Э-э-э… ну-у-у… видите ли… я бы хотела приобрести картину… и мне порекомендовали… мне сказали, что по этому вопросу я смогу обратиться к господину Новоселову. Или я что-то перепутала?

Конечно, существовал очень большой риск. Ведь то, что Новоселов был коллекционером и занимался картинами, — все это были пока только мои догадки. А если я ошиблась? Если Новоселову и во сне не снились никакие старые мастера, а Шульцман, не вдаваясь в сложные авантюры, просто и незатейливо рассчитался с ним деньгами? В каком виде тогда я предстану перед этой женщиной, с которой мне во что бы то ни стало необходимо поговорить? Что она подумает обо мне? И захочет ли она тогда вообще разговаривать?

Но, к счастью, оказалось, что я не ошиблась. Мое заявление о картинах не вызвало ни малейшего удивления у моей собеседницы, и она ответила:

— В общем-то, нет, вы не перепутали, но… дело в том, что мужа сейчас нет.

— Нет? Как жаль. Тогда, может быть, я зайду попозже? Не подскажете, когда он будет?

— Вряд ли скоро. Муж сейчас в больнице и…

Тут, совершенно неожиданно для меня, на глазах моей собеседницы выступили слезы, она стала всхлипывать и сморкаться в платок. Я была в полном недоумении.

— Извините, может быть, я что-то не то сказала…

— Нет… нет, ничего. Вы ведь, наверное, не знали…

— С Геннадием Владимировичем что-то случилось?